«Генетические отклонения». Я пришла домой и сказала: — Ты меня обманываешь, ты не медсестра, ты работаешь у Пэна.
Меня так трясло, я была буквально на грани, я ведь ее так сильно любила, а тут свидетелями конфуза стало долбаное семейство Николсон. Хотя зря я так, Лиззи была хорошей подружкой, она до тебя была моим единственным другом…
Мамочка не стала ничего отрицать. То есть она, конечно, была ошарашена, она не представляла, что ребенок вдруг проявит такую прыть, но в тот момент, я думаю, ее больше пугало, как бы у меня не началась истерика и не пришлось бы вызывать бригаду из Клиники. Тоже смешная картинка.
Мы трижды летали туда на маленьком частном самолете, и я как-то так уверилась, что это норма, мамочка звонит, и нас уже ждут… Я ей все это высказала. Она посадила меня на колени, успокаивала гладила по голове, она любила и любит меня, Питер. Несмотря на то, что я ее ударила.
Я спросила ее, почему она скрыла, что работает с доктором Сикорски, и почему, если она там работает, то ко мне приходит не каждый день? Она честно, насколько она тогда могла себе позволить быть честной, сказала, что работает в другом корпусе, а сейчас ей разрешили быть со мной. Целый год. И это была правда.
Потому что я и была ее главной работой. Ее исследованием.
Мамочка обнимала меня и втолковывала, что чужим людям совсем необязательно совать нос в то, чем она занимается, потому что это сложная наука, и не все это любят. Тогда я спросила ее об отце. Я спросила, где и как погиб папа. Она напряглась, потому что понимала: если не ответить правильно, ребенок назавтра снова полезет в сеть, и найдутся желающие ей помочь… Я думаю, в тот день мамочка с удовольствием бы придушила обоих Николсонов. Но она опоздала. Она призналась, что никакой катастрофы не было и отца обнаружить мне не удастся. То есть отец, конечно, существовал, но в виде шифра в банке спермы.
Тогда она мне просто сказала, что полюбила одного парня и не береглась, хотя и знала, что у них все ненадолго. Хотела, чтоб я родилась, очень хотела дочку. Я кое-как успокоилась. Сам понимаешь, Питер, за один день героический образ отца, погибшего при взрыве на рабочем месте, сменился образом прохиндея, бросившего мою мать в положении.
В этих-то вещах я уже соображала.
Ночью я лежала, глядя в потолок, и ко мне внезапно пришла другая мысль. Если не было никаких вредных химических выбросов, если никто не покушался на мое будущее здоровье, то почему я такая, как я есть? Почему у меня шрамы на спине, над которыми смеются в школе? Почему мне нельзя переутомляться? Почему мне перекачивают кровь и втыкают иглу в позвоночник? Почему я падаю? И наконец, почему у меня дважды меняются зубы?
Я никогда не ходила с классом к дантисту, мы всегда делали это в Клинике, но я уже знала от подруг, что зубы должны меняться лишь раз. В детстве перемучиться, и оставшуюся жизнь не расставаться с жевачкой и зубной щеткой. Мои зубы меняются до сих пор.
Во мне многое меняется.
Извини, Питер, я отлучилась купить себе пива. Да, да, не ужасайся, я пью настоящее пиво. Здесь напротив меня один только парень, стучит по клавишам, точно пулеметчик. Он похвастался, что его подружка улетела учиться в Париж, и теперь они переписываются каждый день. Как было бы здорово переписываться с тобой и тоже вместе слетать в Европу! Ведь если бы твой доктор Винченто разрешил, мы могли бы улететь вместе…
Так вот. В следующий класс я перейти не смогла, мне опять стало плохо, и мы вернулись в Клинику. Мама теперь перестала скрываться, мы виделись ежедневно, она работала в другом отделении, но с собой меня никогда не брала. Один раз она не приходила три дня, а когда пришла, лицо и руки у нее были исцарапаны. Она так и не призналась мне толком, кто ее царапал, но не стала врать насчет кошки. Потому что я бы ей все равно не поверила. А ночью я проснулась от собственного крика, едва не захлебнулась.
Мне приснилось, что это я, маленькая и беспомощная, лежу, привязанная к койке, под огромной яркой лампой, а надо мной ,склоняется мамино лицо, и в руке она держит что-то изогнутое и блестящее. Вроде это я, и в то же время не я. Я кричу, я пытаюсь умолять мамочку не делать мне больно, но в глазах ее вижу лишь любопытство. Ей так интересно, что у меня внутри…
Потом мне стало совсем худо, очнулась после операции. Потом они начали колоть меня этой дрянью, от которой сутки болит все тело, так что и думать ни о чем не можешь. Двое учителей в клинике занимались со мной по основным предметам, но отстала я почти безнадежно.
К тому моменту, как привезли тебя, я всерьез раздумывала о том, чтобы пробраться на кухню и пырнуть себя разделочным ножом.Я бы туда проникла. Ведь все любя
Первое задание доктора Винченто оказалось совсем не тем, чего я ожидал. Я полагал, что придется отвечать на вопросы типа «Что вам напоминает эта клякса?» или писать напротив «коровы» о своих молочных ассоциациях. Вместо этого я попал на парад клипов отечественных рок-групп. А если точнее, то совсем и не клипов, а обрывков любительских записей с концертов. Отвратительное освещение, рывки камерой, убогие спецэффекты. Тексты сумбурные, занятного содержания, некоторые не в рифму, но с чувством.
На первый взгляд мне показалось, что все коллективы примерно одного направления, достаточно жесткий панк. Но попадались и группы, тяготеющие к нацистской символике, хотя явно это никак не выражалось. Несколько команд эзотерического толка, тщетно подражавших творчеству БГ. Были и такие, кто активно «косил» под «Агату», «БИ-2» или «Алису».
Я не слишком хорошо разбирался в роке, да и теперь не преуспел в этом направлении. Но общее впечатление складывалось удручающее. Мне понравились многие стихи, порой я наталкивался на сильные голоса и неплохие аранжировки, однако сама подборка этих исполнителей, даже не второ-, а скорее третьестепенных, наводила на мысль о безумном продюсере, устроившем не менее безумный кастинг. Названия некоторых команд я слышал и раньше. Общее впечатление — даже не агрессивность, нет. Порой песенки звучали очень грустно и не наводили на мысль о насилии.
Что-то иное, я никак не мог поймать смысл. А смысл в этой какофонии, безусловно, присутствовал и совсем не заключался в проверке моих извилин. Я никому бы не признался, но сам мечтал иногда, что сочиняю песни в рокерском духе. Вот было бы классно, мечтал я, чтобы какая-нибудь известная команда согласилась спеть мои стихи! Пусть не называют имени автора и не пишут на кассетах, главное — чтобы все слышали. Главное, что я буду при деле! Доктор Винченто — единственный, кто меня почти моментально раскусил.
Оказалось, что быть докой в рок-культуре и не требуется. Следуя заданию доктора, надлежало просмотреть и прослушать песню единственный раз, затем свернуть экран и вывести следующее окно. Там возникали столбцы фотографий малого формата, на которых были засняты пацаны и девчонки, мои сверстники или чуть постарше, выглядевшие так, словно собрались на парад молодежной моды. Кроме того, лица на кадрах изобиловали пирсингом, а тела — татуировками. Сотни, может быть, тысячи фоток, а на экране возникали одновременно полтора десятка. Инструкция требовала, чтобы я, не раздумывая, ткнул курсором в то изображение, что первым пришло мне в голову. После нажатия кнопки изменить было уже ничего нельзя. Картинка исчезала навсегда, как и видеосессия предыдущих певцов. Вторично запустить клип я не мог. Работать приходилось по памяти. После парада ультрасовременных, гротескных нарядов, в которых я тоже ни черта не понимал, моему взору предстала цветная геометрия. Полный бред, свистопляска цветов, треугольники, призмы, конусы, и все это снова в бешеном темпе. Я щелкал наугад.