— Руди, ты побудешь с ребятами, или хочешь к себе? — Санитар общался с ним, как с трехлетним.
— Руди с ребятами… — с готовностью ответил великан.
— Хорошо! — Надсмотрщик поднялся и принялся помогать поварихе. Вдвоем они соскребли со стола остатки завтрака, и санитар высыпал на пластиковую поверхность горку разноцветных деталек. Что-то вроде паззла.
— Он не дерется и не псих, — успокоил Барков. — Ему около пяти лет. Говори с ним, только внятно и медленно. Ему полезно говорить, иначе замыкается.
— Рисовать! — потребовал Руди, вороша пухлой ладонью мозаику.
— Скоро пойдем рисовать, — откликнулся санитар.
Я подумал, что Дэвиду со мной крупно повезло. И еще я подумал, что обедать лучше сесть за отдельный столик, иначе от постоянной тряски у меня вывалятся зубы.
— Я не могу прекратить, — повинился вдруг сосед. Тут он впервые улыбнулся и поднял на меня красные невыспавшиеся глаза. Его щека дергалась в едином ритме с конечностью. Этот человек страдал жесточайшим неврозом. — Марго, можно еще сока?
— Не можешь прекратить стучать? — Я потихоньку приходил в себя и уже не так остро хотел сбежать.
— Эй, так нечестно, — заявил Леви. — Говорите по-английски! Питер, угадай, кто будет следующим ламой?
— Понятия не имею, — честно признался я и постарался как можно теплее улыбнуться Тане. Она потихоньку возвращалась из коматозного состояния, но полностью не расслаблялась, сидела, как взведенная пружина.
— Ты принесешь и мне шоколад? — спросил яйцеголовый. — Я тоже хочу. Принеси мне шоколад, за это я научу тебя Таро.
— Он может, — кивнул Барков, отложил на угол собранную пирамидку и жадно отхлебнул сока. — Я в треморе, дружок. Когда совсем развинчиваюсь, гасят, но потом еще паршивее. Понимаешь, о чем я?
— Понимаю. Становишься, как кочан капусты.
— Он становится, как настоящий дзэн-монах, — хихикнул Леви, набираясь сил для создания очередного жевательного дирижабля. — Зато перестает подслушивать. А потом начинает искать веревку.
— Питер, будешь мясной рулетик? — осведомилась повариха.
Я прислушался к своему желудку и кивнул. Мне принесли рулетик, а Тане — яблочный пирог. Продолжая сверлить меня взглядом, она откусила кусочек лакомства. Поводырь Руди листал журнал. Иногда он, не глядя, протягивал руку и подхватывал разлетающиеся кусочки паззла. Великовозрастный малыш пускал слюни и сооружал неустойчивую пирамиду.
— Марго, — негромко окликнул Барков. — Можешь звонить, она в порядке.
Санитар, поверх газеты, кинул быстрый взгляд на девочку и тоже кивнул. Повариха сняла висевшую на стене трубку и сказала два слова. Таня все активнее поглощала пирог.
— Она могла сорваться? — спросил я.
— Хуже, — ответил Леви. — Она встречает спящих демонов в твоей подкорке.
— Намного хуже, — подтвердил Барков, потирая скачущую щеку. — Теперь она к тебе привыкла, и можно открыть дверь. Полифобия. Ментальная защита.
—Так если бы у нее началась истерика, мы не смогли бы выйти? — Беседа принимала все более интересный оборот. Мне пришло в голову, что здесь я узнаю о Крепости гораздо больше, чем от начальства.
— Если она потеряется, даже Барков не сможет найти, — туманно объяснил Леви. — Ты ортодокс? Вы же все в России ортодоксы?
Я так и не понял насчет Тани и решил оставить на потом. Санитар свернул газету и покатил свой тяжкий крест в палату. На прощание Роби всем пожал руки и, как ни странно, тоже напомнил мне о шоколадке.
— Боюсь, что я атеист.
— Так не бывает! — парировал Леви. — Если ты не веришь ни во что, значит, ты веришь в неверие, А это уже вера.
— Здесь нет придурков, — встретив мои ошалелые глаза, сказал Барков. — Настоящие придурки там, — Он ткнул большим пальцем куда-то за спину. По моим прикидкам, в той стороне должен был находиться корпус «Б».
— Кто-то кричал ночью, — брякнул я, чтобы поддержать беседу.
— Мальчики, кто хочет пирога? — высунулась из-за стойки Марго.
— Двойную дозу, — скомандовал Леви.
— Жопа не треснет? — осведомился сосед. — Здесь много звуков, дружок. Не стоит на все обращать внимание. Вот я прислушивался — и подвинулся рассудком.
— Ты из Петербурга?
— Из Луги.
— И… давно в Америке?
— А разве я в Америке? — удивился Барков.
— Здесь не Америка, а страна островов, — весело добавил Леви.
Я тотчас решил, что переоценил умственные способности моих новых приятелей.
— Кто твой куратор? Винченто? — Барков принял у Марго истекающий соком, пышный ломоть пирога. — Значит, ты на его острове. А я на острове мадам Элиссон. И так далее…
— А все вместе — архипелаг, — хохотнул поборник религии. — Знаешь, почему у меня такая башка? Меня неправильно прихватили щипцами, когда вытягивали из родительницы. Они нарушили мои конституционные права уже при рождении…
— Соединенные Штаты находятся там, за великой щелью! — поделился Барков. Таким образом я впервые узнал о хитрых архитектурных особенностях Крепости. — Там действует одноногая, одноглазая демократия. По крайней мере, то, что действует, любит себя так называть. Сраная двухпартийная демократия.
— А здесь архипелаг Его святейшества, Пэна Сикорски, — дурачился Леви.
Я отважился на мучивший меня вопрос.
— Ты умеешь слушать мысли?
— Ты тоже умеешь, но боишься сквозняков в голове, — выдал Барков. — А у меня в голове давно сквозняк.
— Мысль изреченная — ложь! — глубокомысленно ввернул жертва акушера. — Барков мог бы стать великим гуру нового рая, вдали от протухшего архипелага. Он не слушает мысли, он подслушивает ветер, который их приносит. Я ему сто раз предлагал…
Я вздрогнул. Опять ощущение, что я проваливаюсь в японский фильм. Словно все мы — ничтожные пленники механизированного урода.
— Братишка зрит в корень, — Барков схватился за другую щеку. Когда он замолкал, его желваки начинали зловещую пляску. Стук шлепанца по полу я почти перестал замечать. — Сквозняки несут запахи химических реакций. Когда ты превращаешь химию в слова, смысл искажается.
— Леви, расскажи про сорок тысяч Будд, — попросила Таня. Она впервые подала голос, и я удивился, как правильно и певуче девочка говорит, Впрочем, взглянув на меня, тут же потупилась.
— Я слышу, как поют сорок тысяч Будд, — сквозь чавканье поделился тот. — Я построю такой храм, когда вырасту. Сорок тысяч улыбок будут подниматься спиралью к небу и поддерживать свод. И между ними можно будет летать, так густо разольется блаженство. Снаружи останется все плохое, вся пыль и перхоть. Все, что придумали седые дураки.
— Ты заметил? — дотронулся до меня Барков. — Этот пацан, впервые на свете, намерен создать неагрессивную религию. Концессия замкнутого блаженства, активно отгородившаяся от выделений демократии. Как тебе план?