Внезапно отупевшую Эличку посетило небольшое откровение. Я словно посмотрела на себя со стороны и ужаснулась. Зловредный, истекающий сарказмом, хромоногий гном, вот кто я.
Кто дал мне право поносить несчастную Маркеловну, пусть она трижды меня ненавидит? Что со мной вообще происходит, откуда столько желчи? Я себя не узнавала.
Я многих не узнаю.
У людей сдвигаются лица, особенно у пожилых. В первый день это происходило медленно, почти незаметно, а сегодня — гораздо быстрее. И не только лица. Плечи, ноги.
Но и это не так страшно. Фразы, интонации, вот что незнакомо. Кто-то кинул клич собраться и вышвырнуть молдаван из пионерского лагеря. Идею поддержали общим ревом, отправились наверх за ножами. Они всерьез собирались резать людей. Там случилась стрельба, погибли люди, но не это меня ужаснуло.
Никто об этом не вспоминает, никто не переживает. Мы привыкаем к убийствам.
Зиновий не ошибся, многие теряют индивидуальность. Они становятся похожи друг на друга, как...
злобные псы. Нападения на соседний коттедж удалось избежать только потому, что переключились на белого медведя. Медведь убежал, затем накатила волна, идея вылазки подзабылась... Это невозможно не заметить. Обострения нарастают или стихают рывками, после каждой стеклянной волны.
Эти волны — как выключатели ненависти.
Обострения нетерпимости. Ненависть. Иногда они готовы перегрызть друг дружке горло, и не за воду, а просто так.
Чаще вспышки случаются перед тем, как накатывает стекло. Дед называет это всплесками нестабильной материи, хотя непонятно, откуда эта самая материя взялась и почему вдруг стала нестабильной.
Вот что я думаю. Я ведь не деревяшка, я еще могу думать. Я думаю — а вдруг это мы сами вызываем нестабильность? Может быть, начинается все наоборот, просто у науки недостает данных? Может быть, не материя вскипает, а люди своей ненавистью вызывают всплески?
В таком случае у нас не очень много шансов.
Скоро мы перестанем разговаривать, а ведь основа цивилизации — это речь. Мы перестанем разговаривать не потому, что забудем слова.
Похоже, у нас изменятся рты.
ДЕДУШКА СТАРЫЙ, ЕМУ ВСЕ РАВНО...
Мне не все равно. Ученому, пусть он так и не стал Келдышем, ха-ха, никогда не бывает все равно.
Среда обитания, в которой не хватает тысяч компонентов — растений и животных. Среда обитания, в которой люди явно лишние, поскольку не способны протянуть больше недели.
Забыл отметить. Еще двое ушли вчера вечером. Супруги Киреевы. Роман Киреев мне нравился, тихий толковый парень. С виду скромный, а заведует большим торговым центром, из тех, где арендуют площадки иностранные бутики. Будет правильнее сказать заведовал. Начиная с воскресенья следует употреблять лишь прошедшее время. Все, что мы когда-то делали, потеряло смысл. Я попытался убедить в этом Киреева, когда он подошел попрощаться.
— Вашего магазина, скорее всего, не существует, — предупредил я. — Нет ни покупателей, ни продавцов.
— Дело не в магазине, нам надо дозвониться на Украину, убедиться, что с детьми все в порядке, — Киреев небрежно улыбнулся и продолжал навьючивать велосипед, затем ушел в сарай.
Мы стояли во дворе его дачи, под навесом, дом одиннадцать по Березовой. Я обмакнул в бутылку с варевом платок и обмотал голову. Разило от меня гадко, но мозг следовало защищать. Варево из ржавой проволоки лишь в первые часы вызывало тошноту, потом к нему привыкаешь... Супруга Киреева тщательно заперла окна и двери, подергала замки. В последний момент она обнаружила, что забыла спрятать в гараж барбекю. Пришлось ей снова отодвигать тяжелые ворота. Стальные створки упорно разворачивались на петлях, не желали смыкаться. В другое время я бы бросился на помощь, но в новом, раскаленном мире я предпочитал экономить силы.
Я и так сделал для них слишком много, хоть Киреевы этого и не ценили. Приперся по жаре, прислушиваваясь к колебаниям почвы, дергаясь от каждой тени, всматриваясь в каждое темное пятно на земле. После событий в пионерлагере мы не выходили из подвала без бутылки с зажигательной смесью. Мы — я имею в виду нашу, так сказать, коммуну. Создать «молотовский коктейль» оказалось делом несложным, у Жорки гараже нашелся бензин, чудом оставшийся жидким. Главное — поджигать и кидать, не раздумывая, при малейшем признаке черного люка. Двоим бутылки спасли жизнь...
Семейный «форд» Киреевых, с распахнутыми дверцами, с окаменевшим топливом в баке походил на грустного жука с оборванными крыльями.
— Вы надеетесь, что за пределами поселка обретете безопасность? — Я чувствовал себя полным идиотом, уговаривая людей не бросаться в петлю. Над нами сияли незнакомые звезды, на севере занимался сиреневый рассвет. За моей спиной, у штакетника, собралась небольшая толпа. Женщины настороженно поглядывали в сторону леса, у многих в руках поблескивали бутылки, заткнутые паклей.
— Там не безопаснее, но я не намерен ждать у моря погоды, — буркнул Киреев. — Я обещаю, что найду машину и вернусь за вами.
Кажется, он так и не понял, что произошло с горючим.
— Хорошо, но вы могли бы пойти на разведку один, — попытался я зайти с другого конца. — Пусть ваша жена пока побудет здесь...
— Я его одного не отпущу! — категорически заявила Киреева.
— Но вам же будет спокойнее, если она переждет в компании с соседями... — Я снова апеллировал к мужчине.
— А вам-то что за дело до моей жены? — уже с явной злобой проворчал Киреев.
Он выкатил велосипед, подождал, пока я выйду за ограду, и тщательно запер ворота. Жена светила ему фонариком. Несмотря на ужас нашего положения, на немыслимое пекло, в ту минуту мне стало смешно. Я совершенно четко знал, что не пройдет и часа как либо наша «поисковая партия», либо конкуренты вскроют дачу Киреевых, перевернут все вверх в поисках воды и пищи.
— Вы правы, я чужой для вас человек, — по возможности миролюбиво произнес я. — Но мы могли бы вместе сходить к Белому, посмотреть, что там случилось, а уж потом...
— «Потом» не будет! — осадил меня Киреев, — Потом вас запрут в душегубки и развеют пеплом!
Я не мог придумать, как втолковать великому менеджеру Кирееву, что на свете есть люди, которых заботят чужие жизни. В том числе и жизнь его супруги.
Особенно жизнь его супруги. Но не мог же я намекнуть Кирееву, что меня особо заботят женщины детородного возраста. Этот великий менеджер, пожалуй, прибил бы меня велосипедом.
— Отстаньте от него, вы, паникер! — осадили меня издалека наши подвальные «активистки». — Что пристал, дедуля? Пусть себе проваливают...
Они все считают своим долгом прикрикнуть на сторожа, все крупные руководители, или жены руководителей, детки бесклассового советского общества... Киреевы сели на велосипеды и укатили, огоньки их фар сияли во мраке, как зрачки глубоководных рыб.