– На себе нельзя показывать, примета нехорошая… – машинально проговорила Надежда.
– Ну вот аккурат тут! – На этот раз рассказчик показал на горло безмятежно спящего Ячменного.
– На других тоже нельзя…
– Если бы мне тот гад попался, который Федьку порешил, я бы его своими собственными руками! – Рассказчик шарахнул по столу огромным кулаком.
– Василий! – ст??ого прикрикнула на него буфетчица. – Ты не дома у себя! Ты мне всю мебель переломаешь, всю посуду перебьешь! Что же мне тогда – закрываться?
– Зинуля, все! Я тебя понял! – Надеждин собеседник стушевался, видимо, здешняя буфетчица обладала среди посетителей «Василька» непререкаемым авторитетом.
Надежда попрощалась с аборигенами и отправилась в медпункт.
На выходе из «Василька» она буквально нос к носу столкнулась с той невзрачной, но хорошо информированной старушонкой, которую встречала в поселковом магазинчике. Старуха пристально посмотрела на Надежду и довольно отчетливо пробормотала:
– Некоторые из себя много воображают, а сами что ни день по пивным шляются!
«Все, теперь моя репутация в поселке окончательно погибла! Слух распространится в полчаса, да еще и прибавят по пути вдесятеро!» – удрученно подумала Надежда.
Но сделать она ничего не могла и направилась в медпункт.
Гипс Люське не сняли, сказали, что нужно походить еще недельку. Люська по этому поводу не сильно расстроилась, вообще она глядела лисичкой, и Надежда заподозрила, что ее бедовая соседка разжилась где-то если не водочкой, то какой-нибудь бормотухой.
Люська подхватила костыль и бодро похромала к переезду, где должен был ждать их участковый.
– Говорит доктор, что нога плохо заживает! – громко делилась она. – Ты, говорит, Люся, наверное, тяжелую физическую работу выполняешь, нужно себя поберечь… Вот я скажу Николаю – пускай меня на руках носит…
Тут из-за поворота показалась монументальных размеров бабища, занявшая едва ли не всю не слишком широкую улицу. Люська мигом заткнулась, как будто ей всунули кляп, и подхватила Надежду под руку. Надежда сначала не обратила внимания, потом ощутила, как ее спутница напряглась как струна, и все поняла.
Бабища двигалась не спеша, Люська тоже сдержала шаг. Еще она упорно старалась не хромать и прятала костыль за спину. По всем признакам встретившаяся личность вполне могла быть законной половиной участкового Николая Ивановича – Анфисой.
Поравнявшись с теткой, Надежда навскидку определила ее вес примерно в центнер. На ней был бирюзового цвета сатиновый халат в пунцовых розах, короткие волосы выкрашены в темно-рыжий цвет. Как видно, прошло уже немало времени с тех пор, как тетка посещала парикмахера, из-под рыжих отросли свои сивые волосики, так что издалека казалось, что тетка сверкает лысиной.
Очутившись в непосредственной близости, законная глянула на Люську с такой глубокой ненавистью, что даже Надежде стало нехорошо.
«Как бы не разодрались они тут, – опасливо подумала она, – тогда и мне попадет ни за что».
То ли Люська была не в лучшей форме и трезво прикинула свои возможности, то ли храбрилась только на словах перед Николаем, однако она опустила глаза в землю и прошла мимо соперницы, ничего не сказав. Та, поравнявшись с Люськой, прошипела себе под нос:
– Есть же некоторые, у которых совести на медный грош не имеется! – После чего она торжествующе задрала нос и тоже поплыла по своим делам.
– Зараза толстомордая! – прошипела Люська, благоразумно дождавшись, когда законная скрылась за поворотом, приостановилась и плюнула ей вслед.
– Павлик, ты не дома у себя! – проговорила буфетчица Зина, похлопав Ячменного по плечу. – Ну-ка просыпайся да иди домой досыпать! Я скоро закрываюсь, и вообще у меня здесь не ночлежка!
Зина с виду была особой миловидной и женственной, но рука у нее была тяжелая, иначе она не выжила бы в грубом мужском мире и не смогла бы выстоять за стойкой «Василька». От ее легкого прикосновения незадачливый корреспондент чуть не свалился на пол. Он открыл глаза, с трудом оторвал лицо от стола и огляделся мутным взглядом. На столе перед ним стояла тарелка с недоеденной селедкой и надписью «Общепит» на краешке, несколько мелких кусочков прилипли и к его лицу. Вокруг с назойливым жужжанием кружили наглые мухи. В голове тяжело грохотало, как будто там перекатывались булыжники, оставленные на обширной территории Карельского перешейка в суровые времена ледникового периода.
В общем, жизнь была кошмарна и отвратительна. И вдруг Ячменный увидел перед собой графинчик, в котором еще оставалось граммов двадцать водки!
Павел торопливо схватил графин и вылил его содержимое в свою пересохшую глотку.
Живительная влага прокатилась по его пищеводу, как дождевые потоки по глинистому руслу пересохшего в засуху ручья.
Жизнь сразу же стала лучше и веселее, она заиграла всеми цветами радуги и защебетала веселыми птичьими голосами.
– Зинуля, хочешь, я на тебе женюсь? – радостно воскликнул воскресший корреспондент и чмокнул буфетчицу в румяную щеку жирными от селедки губами.
– Ты сперва умойся и зубы почисти, жених! – беззлобно отозвалась Зинуля и вытерла щеку обрывком бумажного полотенца.
– Все понял! – отозвался корреспондент, поднялся из-за стола, нетвердыми шагами покинул гостеприимные стены «Василька» и направился к своему дому.
Трудясь на скудной ниве районной журналистики, Павел Ячменный не нашел времени обзавестись семьей. Возможно также, он не нашел в родном поселке женщины, которая смогла бы нести тяжелое бремя жены журналиста. Так или иначе, незадачливый корреспондент проживал в гордом одиночестве на окраине поселка в маленьком домике, доставшемся ему от рано умершей матери. Точнее, проживал он не в одиночестве, а вдвоем с огромным сибирским котом Тимошей, таким же, как он, убежденным холостяком.
В доме у Павла и Тимоши чувствовалось отсутствие женской руки. Там царил постоянный беспорядок, посреди горницы валялись грязные носки и поношенные фуфайки, а иногда попадалась и недоеденная Тимошей мышь. В единственной комнате даже в летний день было темновато, поскольку давно немытые окна с трудом пропускали солнечный свет. Большую часть комнаты занимали стопки и подшивки районной газеты за многие годы. Пыль лежала на них толстым слоем, а по углам комнаты соткали свою паутину деловитые старательные пауки.
Поэтому вполне понятно, что Павел Ячменный не очень спешил домой.
Однако, как мы уже говорили, все расстояния в поселке Васильки невелики, и не прошло и десяти минут, как незадачливый корреспондент приблизился к своему дому. Взглянув на вросшую в землю избушку, Павел вздохнул и привычно подумал, что надо бы починить крышу, да все руки как-то не доходят. Он толкнул скрипучую некрашеную калитку и вошел в запущенный сад.