– Как странно! Можно сказать, что с тех пор, как его нет среди нас, во всей округе жизнь словно замерла… Ну а как там?
– Вы хотите сказать, в Тринадцати Ветрах? Я бы у вас хотел спросить об этом. Вот уже больше недели, как я уехал оттуда…
– Совершенно очевидно, что вы не страдаете ревматизмом. А у меня вот вся поясница обложена листьями зеленой капусты, раздавленными в овечьем жире. В плохую погоду я не могу без этого обойтись! Даже Сэнфуэ, мой ослик, ни за что бы в такую погоду не поплелся в такую даль. Да и с какой стати? Я полагаю, там мало что изменилось…
– Хотя бы ради малышки, – еле слышно упрекнул Потантен, – она так несчастна.
Новая слеза выкатилась из-под ресниц старого мажордома при воспоминании о детском личике четырехлетней девчушки, которая никогда больше не смеялась, даже разучилась улыбаться, и если в спрашивала о чем-либо, так только о том, когда вернется ее отец.
Со времени отъезда Гийома малышка Элизабет, став удивительно спокойной, целыми днями слонялась по дому из угла в угол. Особенно в первые дни, пока не придумали официальную версию: Тремэн был вызвав ночью в Гранвиль по срочному делу. Так было не один раз, и не было никаких оснований беспокоиться и думать, что он вскоре не появится. Но обычно Агнес сама объявляла об отъезде своего супруга, а в тот день это сделал Потантен: у мадам Тремэн случился внезапный приступ лихорадки мистического происхождения, и тем более было странно, что никто не побеспокоился послать за доктором Аннеброном. Агнес все время находилась в своей комнате, куда только Лизетте было позволено входить.
Малышка выслушала мажордома с серьезным видом, который обычно свойствен детям, когда они чувствуют, что их хотят провести, а внутренний голос в это время подсказывает им, что речь идет об обмане. Как только Потантен объявил, что вскоре Гийом будет дома, она покачала своей головкой, обрамленной кудряшками цвета меди, как всегда немного взлохмаченной, и прошептала:
– А обманывать нехорошо, Потэн, – полностью выговаривать его имя она еще не научилась. – Мой папа не вернется, потому что моя мама его прогнала…
И она тут же убежала в сад, оставив ошеломленного мажордома в полном недоумении. Белина поспешила за ней вслед, но не могла нигде найти. После долгих часов бесплодных поисков, уже в сумерках, ее удалось наконец отыскать. Она заснула на кладбище в Ла Пернель прямо у могилы своей бабушки Матильды, куда Гийом довольно часто приходил с ней раньше. Ее бледное личико сохраняло следы пролитых слез. Должно быть, она плакала очень долго, потому что не проснулась даже тогда, когда Потантен взял ее на руки и отнес домой. Всем домашним он запретил говорить об этом происшествии мадам Агнес. Ведь это была уже не первая выходка малышки, и он опасался, как бы ее не наказали. Тем более что это все равно ничему не поможет…
С этого момента в большом доме больше не раздавались ни вопли, ни смех, ни веселое топотание малышки. Отныне она вела себя строго, как будто в Тринадцати Ветрах кто-то умер. Теперь она ходила понуро и молча, все время таская с собой куклу, к которой в прежние времена не проявляла никакого интереса, предпочитая ей щенков с конюшни или с фермы – Агнес не хотела держать их в доме, – а особенно лошадей, не считая уток, кур и даже гусей, которых совершенно не боялась. А теперь, с куклой под мышкой, она семенила впереди Белины, иногда устраиваясь в большой гостиной, как будто она взрослая дама, приехавшая с визитом. Чаще всего она требовала от Белины, чтобы та открыла ей дверь в библиотеку отца. Гувернантка никогда не отказывала ей, боясь вызвать капризы, истерику и даже приступ бешенства. В библиотеке она устраивалась поближе к огню, – Потантен топил там камин каждый день, чтобы хозяин, если вернется, застал свою комнату теплой, – садилась на подушечку рядом с любимым креслом Гийома и оставалась в таком положении целыми часами, глядя на языки пламени, отбрасывающие отблески на стены, на осыпающийся пепел от сгорающих в огне больших буковых или сосновых поленьев. И когда после этого гувернантка прерывала ее уединение, приглашая покушать, или наступало время ложиться спать, девочка демонстрировала изумительное послушание…
Еще более странная вещь заключалась в том, что мать и дочь, казалось, избегают друг друга. Больше ни разу Элизабет не бросалась в пылком восторге к Агнес, раскрыв объятия и зарывшись лицом в складки ее юбок, больше ни разу она не обратилась к ней с вопросом, а сама отвечала всегда односложно. И когда молодая женщина, рассердившись, попросила ее объясниться, та сказала ей напрямик:
– Я хочу, чтобы мой папа вернулся!
Однажды, не имея больше сил выносить осуждающий взгляд своей дочери, Агнес, вспылив, бросила ей, что надеется больше никогда его не увидеть… и тут же пожалела об этом – страшно побледнев, Элизабет набросилась на нее, как боевой петушок:
– Вы его ненавидите, но знайте, что я ненавижу вас!
И убежала, не пожелав выслушать, что на это скажет ей мать.
Все это произошло некоторое время спустя после первого визита Потантена в Порт-Бай, когда весть об исчезновении Тремэна начала постепенно распространяться в округе. Большей частью благодаря длинному языку Адель Амель, с которой, кстати, Агнес помирилась: после того как та с негодованием осудила скандальное поведение Гийома, она оказалась лучшей подругой. К тому же «кузина» не заставила себя долго упрашивать и приехала погостить в Тринадцать Ветров. Обстоятельства, потребовали того, чтобы близнецы немного отдалились друг от друга, по крайней мере в географическом смысле; Адриан теперь проводил большую часть недели в Валони, где часто общался с наиболее разъярившимися революционерами из окружения Бюто и его приятеля Лекарпантье, амбиции которого зашли уж очень далеко, он даже заявил как-то, что собирается устроить нормандский Версаль. С каждым днем его угрозы становились все более реальными Тот день, когда Адель, обустроившись водной из комнат дома Тремэнов, праздновала свою победу, означал одновременно и наступление самого сложного периода в жизни для мадам Тремэн. Ее примирение с Адель привело к тому, что она противопоставила себя всем. Все домашние – и Потантен, и мадам Белек – молчаливо осуждали ее. С Элизабет случилась истерика. Мадам де Варанвиль сурово отчитала свою подругу.
Роза вообще была не из тех женщин, которые могут долго скрывать свой образ мыслей. Потантен по секрету рассказал ей о той страшной драме, предшествовавшей отъезду и исчезновению Гийома. Она не стала терять время и тут же приехала к подруге под тем предлогом, что Александр, который вот уже две недели не виделся со своей любимой Элизабет, стал просто невозможен. Роза была очень проницательная женщина, и потому она тут же уловила изменившуюся атмосферу в доме Тремэнов. Усмотрев следы бессонных ночей на трагическом лице Агнес, она попыталась вызвать ее на откровенность. Ее реакция – притворная, конечно, так как она была уже в курсе, – носила отпечаток сопереживания с чувствами молодой женщины, душа которой буквально разрывалась от отчаяния. Но когда Агнес стала хвастаться тем, как она выгнала своего мужа из дома, та сказала сердито:
– Ты не имела на это права, и Гийом заслуживает уважения за то, что, согласившись уйти, оказал тебе тем самым большую услугу.