– Я подумаю над этим.
– Думайте быстрее.
За чашкой слабого чая и безалкогольного пунша не было недостатка в разговорах:
– Невероятная коллекция антиквариата!
– Как вам нравится такая погода?
– Памятный вечер! Мы обязаны этим вам, мистер Квиллер!
– Снег никогда не выпадал так поздно.
– Что вы собираетесь делать в День Благодарения?
– Вы хотели бы двадцатифутовую рождественскую елку для музея, Квилл? У меня есть очень красивые.
– Прекрасное место для свадьбы. Мой сын скоро женится.
Не говорили только об аварии Гудвинтера и пожаре, несмотря на наводящие вопросы Квиллера. Он всё ещё оставался посторонним. Обладая профессиональной, способностью впитывать информацию, он ничего не услышал ни о нелегальной деятельности, ни| о конспирации. В то время как он испытывал разочарование, миссис Кобб, по его мнению, пребывала в необычно приподнятом настроении. Она оживленно разговаривала, много смеялась и принимала без смущения комплименты. «Что-то необыкновенное случилось с ней, – подумал он. – Может, она выиграла в государственной лотерее, или впервые стала бабушкой, или мэр назначил её в очередную комиссию? Какова бы ми была причина, миссис Кобб безмерно счастлива».
Затем Квиллер стал наблюдать за парочкой «гвардейцев», сидящей в углу и что-то оживленно обсуждавшей. Хрупкая женщина слушала, как старик с тростью рассказывал о пожаре в «Пустячке». Квиллер поинтересовался, нравится ли им вечер.
– Хорошее печенье, сказал мужчина, – но в пунш следовало добавить кое-чего. Очень хорошо, что не идёт снег.
– Мы почти не выходим во время снегопада, – сообщила его соседка. – В жизни не видела такого потрясающего дома!
– Я сегодня ни слова не расслышал на собрании. Женщина хихикнула:
– Вы всегда садитесь сзади, Амос, а потом жалуетесь, что ничего не слышно.
Квиллер спросил, как их зовут.
– Я Амос Кук, мне восемьдесят восемь, – сказал мужчина. – Восемьдесят восемь, а у меня всё ещё «варит» котелок. Хе, хе, хе. – Он показал большой палец. – Она ещё цыпленок, восемьдесят пять. Хе, хе.
– Меня зовут Гетти Спенс, в следующем месяце мне исполнится восемьдесят шесть. – «Гвардейцы» гордились своим возрастом, как медалями. – Я была одной из Фагтри до того, как вышла замуж за мистера Спенса. Он держал магазин скобяных изделий. Мы вырастили пятерых своих детей, четверо из них – мальчики и троих приёмных. Все они поступили в колледж. Мой старший сын – офтальмолог в Центре.
Она говорила, подергивая веками, руками и плечами.
– Моя внучатая племянница замужем за одним из её сыновей, – вставил Амос.
– Я писала некрологи в «Пустячке», пока не разыгрался мой артрит, – сказала Гетти. – Я написала некролог, когда умер последний из Клингеншоенов.
– Я читал его, – сказал Квиллер, – это незабываемо.
– Отец не позволил мне уехать в колледж, но я закончил заочные курсы и… – Амос замолчал. – Наши портреты сделали перед пожаром.
– Вам понравилось? – спросил Квиллер. – Фотограф хороший? Как много снимков она сделала?
– Слишком много, – пожаловался старик, – я ужасно устал. Недавно перенёс операцию на желчном пузыре. А она всё щёлк-щёлк-щёлк. Не так, как в старину. В те дни вы должны были наблюдать за птичкой, пока ваше лицо не омертвеет, а голова фотографа скрывалась под чёрной шторкой.
– В те времена следовало сказать «плам», прежде чем сделают снимок, – сказала Гетти. – У нас никогда не было фотографов-девушек.
– Она не позволяла мне закурить сигару. Говорила, что это испортит фотографию. Никогда не слышал ничего более глупого.
Квиллер спросил, сколько времени они находились в редакции газеты.
– Сын забрал нас в шесть, – сказал Амос.
– В пять, – поправила его Гетти.
– В шесть, Гетти. Джуниор доставил девушку в аэропорт в половине шестого.
– Не спорьте, мои часы показали пять, и я приняла лекарство.
– Вы забыли их завести и приняли свои пилюли слишком поздно. Вот почему у вас было головокружение.
Квиллер прервал их:
– А пожар случился часа четыре спустя. Есть у вас какие-нибудь соображения о причине пожара?
Старики посмотрели друг на друга и затрясли головами.
– Как долго вы работали в «Пустячке», мистер Кук?
– Я был хорошим печатником уже в десять лет и оставался таковым до тех пор, пока не смог больше работать. – Он похлопал себя по грудной клетке. – Слабое сердце. Но я получил должность главного печатника ещё при Титусе. Работали тогда двое-трое мужчин и мальчик-помощник на прессе. У нас уходил целый день, чтобы отпечатать пару тысяч экземпляров. Бумага в те времена стоила пенни, и вы могли работать целый год, купив бумаги на доллар.
Квиллер вспомнил о книге, которую Полли дала ему.
– Не могли бы ваши добрые друзья спуститься вниз и взглянуть на старую фотографию служащих «Пустячка»? Вы, вероятно, узнаете их.
– Мои глаза уже не так хороши, – сказала Гетти. – Катаракта. И я не могу так быстро двигаться с тех пор, как сломала бедро.
Тем не менее Квиллер проводил их в библиотеку, где сделал свою версию «Живописного Пикакса». Он записал разговор на диктофон, а впоследствии Лори Бамба расшифровала запись. (И это она проделала со всеми интервью, взятыми Квиллером.)
Вопрос: Эта фотография служащих «Пустячка» сделана несколько раньше 1921 года. Вы узнаете кого-нибудь?
Амос : Меня нет на этом снимке, даже не знаю, когда он был сделан. Но в центре – Титус Гудвинтер, в шляпе-котелке и с усами, похожими на руль велосипеда.
Гетти : Он всегда носил шляпу-котелок. А это кто по соседству с Титусом?
Амос : Кто-то с рукой на перевязи. Я не знаю его.
Гетти : Это не бухгалтер?
Амос : Нет, у бухгалтера были такие чёрные штуки на рукавах. Его звали Билл Уоткинс.
Гетти : Билл – это шериф. А бухгалтер – его двоюродный брат Барнаби, Я ходила в школу с ним. Его лягнула лошадь, запряженная в повозку. Насмерть.
Амос : Шериф пытался остановить лошадь, Гетти. А Барнаби убили выстрелом в голову из ружья.
Гетти : Попрошу не путать. Барнаби не любил огнестрельное оружие. Я знала всю его семью
Амос (громко) : Я не сказал, что у него было ружье! Какой-то охотник застрелил его!
Гетти : Я думала, шериф всегда имел при себе ружье!
Амос (ещё громче) : Мы говорим о бухгалтере Барнаби, человеке в чёрных нарукавниках!
Гетти : Не кричите!