Гордон надеялся, что тут они по крайней мере наверстают время, упущенное на вязкой тропе. Он похваливал своих выносливых спутниц, задавая им при этом нелегкий темп движения. Ни Марси, ни Хетер ни разу не пожаловались, ни разу не взглянули на него с упреком. Гордон не знал, что заставляет их преодолевать милю за милей — отвага или смирение.
Если уж на то пошло, он не был уверен и в собственных мотивах. Чего он добивается? Права дожить до старости в лишенном света мире, пришествие которого не вызывало у него ни малейших сомнений? Призраки на время оставили его, но он был убежден, что в случае удачи они возьмутся за него с удвоенной энергией.
«Почему? — спрашивал он себя. — Неужто я — единственный оставшийся в живых идеалист из XX века? Возможно. Не исключено, что Чарлз Безоар прав: идеализм — это болезнь, самообман».
Прав и Джордж Паухатан: что проку бороться за большие идеи, за ту же цивилизацию? Результат налицо: тебе верят девчонки и мальчишки — и бессмысленно расстаются с жизнью, так ничего и не достигнув.
Прав Безоар, прав Паухатан. Даже Натан Холн, оставаясь чудовищем, правильно оценил Вена Франклина и его одержимых соратников — авторов американской конституции, которой оболванивали легковерных. По сравнению с такими грандиозными пропагандистами Гиммлер и Троцкий показались бы жалкими любителями.
«Мы считаем эти истины не требующими доказательств!..» Ха!
Потом появился Орден Цинцинната, состоявший из офицеров Джорджа Вашингтона, которые, едва не учинив переворот, были пристыжены их суровым командиром и дали слезную клятву, что останутся фермерами и законопослушными гражданами, в солдат же будут превращаться, только если их призовет родина.
Кому пришла в голову такая неслыханная клятва? Обещание, которое дали офицеры, продержалось целое поколение — достаточно долго, чтобы успел зародиться идеал. В своих основных проявлениях идеал этот просуществовал вплоть до эры профессиональных армий и войны технологий.
Иными словами, так продолжалось до конца XX века, когда кто-то решил, что солдат надо превратить в сверхчеловеков. Мысль о Маклине и его «приращенных» ветеранах, наваливающихся на ничего не подозревающую долину Уилламетт, вызывала у Гордона тошноту. Впрочем, ни он, ни кто-либо другой не имел сил предотвратить катастрофу.
«Ничего не поделаешь, — устало размышлял он. — Однако это не избавит меня от проклятых призраков...»
С каждой милей Южный Кокилл становился все более бурным, питаемый ручьями с окрестных гор. Зарядил тоскливый дождик; в унисон с потоком, шумевшим слева, загрохотал гром. Дорога сделала поворот, и путники увидели в небе зигзаги молний.
Гордон задрал на ходу голову и натолкнулся на внезапно замершую на месте Марси. Он хотел было подтолкнуть ее, как делал это все чаще с каждой милей. Однако на сей раз она прочно приросла к месту.
Марси обернулась, и Гордон заметил в ее глазах бессилие и отчаяние, превосходившие все, что он успел повидать за семнадцать лет войны. Пронзенный ужасным предчувствием, он обогнал ее и...
Примерно в тридцати ярдах впереди находились развалины придорожной лавки. Выцветший щит призывал окупать по бросовым ценам резные деревянные статуэтки. Рядом вросли в грязь два ржавых автомобильных остова. Там же Гордон увидел четырех лошадей и двухколесную тележку. Под козырьком лачуги стоял, сложив на груди руки, улыбающийся генерал Маклин.
— Бегите! — крикнул Гордон женщинам, а сам нырнул в придорожный кустарник и спрятался за мшистым стволом, сжимая в руках винтовку Джонни. Он отлично знал, что поступает глупо. Возможно, у Маклина сохранилось намерение не дать ему умереть, однако в перестрелке у него нет ни малейших шансов уцелеть.
Прыгая в кусты, он следовал инстинкту: так он надеялся дать уйти женщинам, отвлекая внимание на себя. «Безмозглый идеалист!» — выругался он. Марси и Хетер так и остались стоять на дороге, прикованные к месту то ли усталостью, то ли отчаянием.
— Это вы напрасно, — проговорил Маклин со смесью любезности и смертельной угрозы в голосе. — Неужели вы воображаете, что можете меня застрелить, господин инспектор?
Гордон действительно имел-такое намерение. Все будет зависеть от того, подпустит ли его «приращенный» достаточно близко, а также от состояния боеприпасов двадцатилетней давности, искупавшихся в реке Рог.
Маклин по-прежнему не двигался. Гордон приподнял голову и разглядел рядом с ним Чарлза Безоара. Оба выглядели отменными мишенями. Однако, передергивая затвор, Гордон внезапно спохватился: лошадей-то четыре!
Тут над его головой раздался оглушительный треск. Прежде чем он успел двинуться, его придавила к земле страшная тяжесть. Гордон разинул рот, но не смог издать ни единого звука. Чудовищная сила приподняла его в воздух за ворот. Винтовка вывалилась из его утративших чувствительность пальцев.
— Неужели этот субъект пустил в расход двоих наших парней? — проревел ему в самое ухо восторженный голос. — Такая мразь!
Минула целая вечность, прежде чем Гордон снова получил возможность дышать. Он шумно разевал рот, заботясь сейчас о кислороде куда больше, чем о своем поруганном достоинстве.
— Не забудь еще троих в Агнесс, — откликнулся Маклин. — Они тоже на его совести. Значит, его пояс могут украшать уши пяти холнистов. Наш мистер Кранц заслуживает уважения, учти это, Шон. Пригласи его сюда. Уверен, что он и его дамы будут рады погреться.
Ноги Гордона почти не касались земли, пока верзила волок его за воротник через кусты, а потом через дорогу. «Приращенный», швырнувший Гордона на крыльцо, дышал ровно, как будто справился с былинкой.
Чарлз Безоар сверлил Марси беспощадным взглядом из-под худого козырька бывшей лавки, почти не спасающего от дождя. Лицо холнистского полковника горело от стыда и предвкушения возмездия. Однако Марси и Хетер смотрели только на Гордона.
Маклин присел рядом с ним на корточки.
— Всегда восхищался мужчинами, умеющими найти подход к дамам. Должен признать, что вы относитесь к их числу, Кранц. — Он осклабился и обернулся к своему могучему подручному: — Тащи его внутрь, Шон. Женщин ждут дела, а нам с инспектором еще надо закончить один разговор.
— Теперь я все зияю о ваших женщинах.
У Гордона плыло перед глазами. Ему трудно было зафиксировать на чем-то взгляд, тем более удержать в поле зрения обращающегося к нему человека.
Он болтался вниз головой, подвешенный за ноги; свисающие ладони отделяло от грязного пола фута два. Генерал Маклин восседал у камина. Он бросал взгляд на Гордона всякий раз, когда тот, вращаясь, оказывался с ним лицом к лицу. С губ генерала не сходила улыбочка.
Как ни болели у Гордона ноги и грудь, это не шло ни в какое сравнение с тяжестью прихлынувшей к голове крови. Из задней двери до него доносились тихие стоны — это было само по себе ужасно, но уже не так невыносимо, как вопли, раздававшиеся на протяжении последнего получаса. Маклин велел Безоару перевести дух и заставить женщин потрудиться. В соседней комнате находился пленный, которому требовался уход, и Марси с Хетер должны оставаться в сознании, чтобы от них был хоть какой-то толк.