– Я знаю этот город, – вдруг произнесла она тихим голосом, почти что шепотом, и ее глаза округлились от ужаса.
Потому что в который уже раз за последнее время она обнаружила, как ладно стыкуются одно с другим звенья в цепи событий, участницей которых она помимо своей воли становилась.
– Мертвый город, – сказала она. – Он называется Кайя. Город мертвецов. Я там была. И там действительно никто не живет.
Все совпадало.
Тетя Галя и Миха приехали в квартиру Звонаревых – навестить Полину.
– Как твои дела, Полинушка? – спросила тетя Галя.
– Спасибо, хорошо.
Девушка потрепала Миху по волосам. Мальчишка вежливо улыбнулся в ответ, но в нем чувствовалась скованность.
Тетя Галя прошлась по комнате, задержала на мгновение взгляд на семейном фото Звонаревых: Маша и Олег, муж и жена. Спохватилась, перевела взгляд на Полину, та следила за происходящим с напряжением.
– Мы с Михой продукты привезли, – сказала тетя Галя. – Там все для греческого салата. Я сейчас сделаю быстренько. Помню, как ты на Кипре его любила.
Девушка осторожно улыбнулась ей в ответ. Миха смотрел на нее настороженно.
Тетя Галя ушла на кухню.
– А где моя картина? – спросил неожиданно Миха. – Та, которую я тебе подарил.
– А вот она…
Но не смогла вспомнить сразу. Посмотрела на столе… На полках книжного шкафа… В кресле…
Миха следил за происходящим и все больше мрачнел.
Наконец его картина с кораблем под алыми парусами нашлась среди россыпи компакт-дисков.
– Вот! – сказала девушка обрадованно.
Миха взял картину из ее рук. Выглядело это так, словно он уже пожалел, что сделал столь щедрый подарок.
– Это ведь ты научила меня рисовать алые паруса, – сказал он. – Там, на Кипре.
– Я понимаю, ты старался, – пробормотала она растерянно.
Им было трудно находиться наедине друг с другом. Некомфортно. И оба это чувствовали. Даже Миха, хотя он и был еще ребенком.
Она по праву старшей догадалась первой, что им сделать. Не оставаться наедине. Их это отвлечет.
– Пойдем поможем тете Гале, – предложила она.
Прошли на кухню. Тетя Галя привычно ваяла простое великолепие греческого салата: крупно нарезанные красные помидоры, зеленые огурцы и желтый сладкий перец, порубленные листья капусты и салата, кольца лука, белоснежный сыр фета и блестящие черные маслины, немного оливкового масла. И оставалась еще соль.
– Полинушка! Дай мне соль! – попросила тетя Галя. – Где она у тебя?
Сидевшая за столом девушка даже не шелохнулась. Возникла пауза. Миха посмотрел на девушку. И тетя Галя тоже посмотрела. И все поняла. Но слишком поздно.
У девушки задрожали губы, отчего ее лицо в мгновение стало некрасивым, и брызнули слезы. Она закрыла лицо руками.
– Полинушка! – пробормотала тетя Галя.
– Я так не могу! – рыдала девушка. – У меня такое чувство, будто вы меня все время проверяете! Хотите знать, что я помню, а чего не помню! Не знаю я, где здесь соль! Забыла! Забыла! Забыла! – забилась она. – Ну зачем же вы меня так мучаете! Я не могу уже!
Она рыдала так, что перепугала Миху. Тетя Галя обняла ее, пытаясь успокоить, но ей это долго не удавалось.
– Я ничего такого не хотела! – лепетала тетя Галя. – И вовсе я тебя не проверяла! Я просто попросила соль!
* * *
Прокопов предложил Полине нанести визит в Третьяковский проезд, улицу самых дорогих московских магазинов.
Приехали к Третьяковскому проезду, припарковались.
За огромным витринным стеклом красовались роскошные авто. Мимо входа в автосалон Прокопов прошел, явно сделав над собой усилие. Не будь с ним рядом дочери – с автосалона началась бы его прогулка по Третьяковскому проезду, не иначе. А возможно, дальше он и не пошел бы.
– Что будем покупать? – спросила девушка, уже по оформлению витрин угадавшая, на территорию каких высоких цен они сейчас вступили, и потому несколько оробевшая.
– Что ты захочешь, – ответил Прокопов беззаботно. – Можем хоть отсюда вот начать.
По его поведению можно было догадаться, что в подобных обстоятельствах он тушеваться не привык.
Магазин женской одежды. Ни одного покупателя, но четыре продавца.
– Добрый день! Рады видеть вас снова в нашем магазине! – улыбки голливудских звезд.
– Ты присмотри себе чего-нибудь, – сказал Прокопов.
– Только я сама, – произнесла девушка не столько для него, сколько для продавцов с голливудскими улыбками.
Отгоняла их, как назойливых мух, пытаясь совладать с собой в такой непривычной обстановке.
Рубашка из хлопка – пятьсот долларов. Рубашка из бамбука – восемьсот. Блузка из шелка – тысяча триста долларов. Блузка из шифона – две.
Тут неплохо можно приодеться, имея в кармане пятнадцать-двадцать тысяч долларов свободных денег.
– Может, еще где-нибудь посмотрим? – предложила она.
– Конечно, – легко согласился Прокопов.
Разве солидные люди покупают вещи впопыхах? Выбор покупок – это ритуал, и негоже лишать себя такого удовольствия.
Они прошлись по ряду бутиков, оценивая роскошь, выставленную напоказ.
Питательный укрепляющий крем за триста пятьдесят долларов, крем-эликсир за тысячу сто пятьдесят, женские брюки за полторы, сумка за две семьсот и пальто за восемь тысяч долларов.
– Тебе что-нибудь здесь нравится? – спросил Прокопов.
Ей показалось, что будет невежливым сказать, что совсем ничего.
– Вот это, – показала на платье, возле которого как раз стояла.
– Хорошо, купим, – отозвался невнимательно Прокопов.
В его словах ей почудилась та легковесная необязательность, с какой обычно взрослые раздают детям обещания в магазинах игрушек – все купим, но потом, позже, а это значит – никогда.
– Ты присмотри себе здесь что-нибудь, – сказал Прокопов. – А я пока зайду в автосалон. Там «Бентли», давно себе хочу такую. Круто!
Он сейчас был как мальчишка, которому скучно быть в магазине вместе со взрослыми. И он норовил улизнуть.
– Я тебя найду здесь, – пообещал он. – Через полчаса.
Но едва он ушел, ей сделалось слишком неуютно. Будто вместе с ним ушла уверенность. Он положил эту уверенность в карман и унес с собой.
Она зашла еще в один бутик, но тут же обнаружила, как все вдруг изменилось. Уже не было обращенных к ней улыбок, а была холодная вежливость, граничащая с настороженностью. Натренированные взгляды продавцов тотчас обнаруживали какое-то несоответствие. Посетительница бутика была хорошо одета, но что-то ее выдавало. Что-то сигнализировало о том, что она здесь – случайный человек.