Я осторожно стал подниматься. Без резких движений. Чтобы он не насторожился и ничего не заподозрил. И когда я поднимался, Никита отступил на три шага назад, благоразумно увеличивая разделявшее нас расстояние. Все он понимает. На лету схватывает. Толковый парень, черт его дери. И я оказался в крайне затруднительном и даже глупом положении. Я уже встал в полный рост, подтверждая таким образом свою готовность следовать за Никитой к его машине, но идти мне туда было нельзя, и здесь оставаться я теперь уже не мог, а о том, чтобы дотянуться до Никиты, как мне мечталось, не было и речи.
Никита выжидательно смотрел на меня.
– Нет, я все-таки здесь побуду, – сказал я нерешительно.
– Евгений Иванович! – протянул Никита с укоризной.
– Нет, правда, – валял я ваньку. – Ну зачем я буду задерживать тебя?
– Мне нетрудно. Я весь ваш.
Не отстанет. Я ему нужен. Тропинин дал ему четкие указания.
– Идемте! – предложил Никита.
Настойчиво так получилось.
Я сделал шаг в направлении Никиты. Он отступил в сторону, будто открывая путь передо мной, а на самом деле сохраняя между нами прежнюю дистанцию в несколько шагов.
Не подпустит.
Но я сделал попытку.
Я пошел на него.
Он тотчас выхватил из-под куртки свой «макаров», клацнул затвором и произнес давным-давно затверженное:
– Стоять! Милиция!
Все-таки он мент, конечно. Но одновременно и бандит, вспомнилась мне фраза Платона Порфирьевича Гуликова.
Никита обошелся без этих картинных стоек – когда ноги как можно шире, пистолет в вытянутых руках, нацелен прямо в лоб, – он спокойно стоял передо мной, держа пистолет в опущенной руке, но в этом спокойствии я угадал холодную решимость убить меня. Сделай я еще хоть шаг, и он придет в движение. Если решит все сделать по уставу, тогда первый выстрел будет в воздух. А если он не собирается документально оформлять факт применения оружия, тогда он шлепнет меня без всяких церемоний, первым же выстрелом.
– Что такое? – спросил я у него. – Ты с ума сошел?
– Стойте спокойно, Евгений Иванович, – посоветовал Никита. – Так будет лучше.
Он так говорил, как будто был мне лучшим другом и не желал мне зла.
А далеко у него за спиной тем временем появился Тропинин. Он ковылял в нашу сторону, и я только теперь понял, что Никита наверняка сообщил Тропинину о том, что я здесь появился, и задачей этого парнишки с пистолетом было не убить меня, а задержать, не дать возможности мне скрыться, и покуда мы с ним здесь точили лясы, Тропинин успел сюда примчаться.
Никита пока еще Тропинина не видел, и у меня оставалась минута или даже меньше на то, чтобы попробовать вырваться из этой западни.
– Уж лучше тогда пойдем в машину, – сказал я примирительно Никите. – Ты не против?
Я старательно демонстрировал ему, что буду делать только то, что будет им одобрено.
Но теперь он колебался. Когда он меня заманивал в машину и мы оба еще делали вид, что ничего серьезного не происходит, сомнений у него не было. А теперь, когда сброшены маски, ему уже все видится иначе.
– Здесь открытое место, – сказал я. – Так и будем стоять с тобой, как два дурака?
Скоро люди тут появятся, он и сам это понимал.
И он задумался.
А Тропинин был все ближе.
Но Никита все еще его не видел.
– Пойдем? – предложил я и качнул рукой, указывая направление.
Платформа была приподнята над землей не меньше чем на полтора метра, и спуститься с нее можно было по лестнице метрах в тридцати от нас, но я не хотел идти до лестницы, а хотел прыгнуть с платформы, потому что в таком случае и Никита будет прыгать тоже, а в прыжке какой же из него боец? Тут внимание его будет рассеяно, тут ему уже из своего пистолетика пулять не так сподручно.
Я сделал осторожный шаг к краю платформы и снова спросил:
– Пойдем?
Никита не возражал. Пистолет держал в опущенной руке.
– Я первый? – спросил я, уже видя, как близко этот чертов Тропинин.
Никита промолчал.
Я прыгнул.
– Никита! – раздался голос Тропинина.
Никита заполошенно оглянулся на крик.
Я бросился прочь от платформы.
– Стой! – крикнул мне вслед Никита. – Стреляю!
Этот крик только добавил мне энтузиазма, и я припустил так, будто впереди меня ждала как минимум золотая олимпийская медаль. Только это был фальстарт. И попытку мне не засчитали. Из кустов навстречу мне внезапно шагнул вихрастый опер Миша, и я ни удивиться его ненужному появлению не успел, ни испугаться, потому как буквально налетел на его кирпичеобразный кулак и кувыркнулся в траву, ничего не видя из-за залившей мои глаза крови. В следующее мгновение оказавшийся нестерпимо тяжелым Миша оседлал меня, вывернул мне больно руки и тренированно защелкнул на моих запястьях наручники.
После этого он у меня спросил:
– Может быть, вам надо вызвать вашего адвоката?
Издевался, гад.
* * *
Втроем они заволокли меня в кусты и бросили в траву лицом. Я слышал, как Никита сказал Тропинину с сочувствием в голосе:
– Ого, как он вас, Александр Борисович!
– Стулом меня дубасил, сволочь, – сообщил Тропинин. – Я, главное, не ожидал такого костоломства. Кто он такой, да? Фраерок из телевизора. Разве ждешь, что он как Рэмбо будет молотить?
Вспомнив о былых обидах, он подошел и врезал мне ногой по ребрам. Я взвыл. Ему понравилось, и он еще поупражнялся. Было очень больно.
– Наталью нашли? – спросил Никита.
– Нет.
– Куда же он ее подевал? – удивился Никита.
Он наклонился надо мной.
– Евгений Иванович! Наталья вам зачем?
Я только скрипнул зубами в ответ. Никита тяжело вздохнул, но бить не стал.
– Что делать будем? – спросил он у Тропинина.
– Сейчас определимся, – ответил тот. – Электричка – когда?
– Через пятьдесят минут примерно, – повторил мое вранье Никита.
– Пятьдесят – это хорошо, – оценил Тропинин.
Здесь долго еще никто не появится, и время, следовательно, есть.
– Ты присмотри за ним, – сказал Тропинин. – А мы с Михаилом пока определимся, что к чему.
Они вдвоем с вихрастым Мишей отошли в сторонку, но встали так, чтобы нас с Никитой видеть.
– Они же тебя убьют, дурачок, – сказал я Никите. – Им с тобой делиться смысла нет.
Это я от отчаяния так заголосил. Я в наручниках, их трое, и вокруг никого, так что у меня нет шансов. Разве что попробовать столкнуть их лбами. Даже не столкнуть, а посеять зерна сомнения. Бессмысленно и безнадежно, конечно, но очень уж жить хочется. До последнего цепляешься. Но я Никиту не пронял. Он вообще никак не отреагировал на мои слова.