«Стой, стреляю!» – предупредил тот же голос.
– Сдавайтесь, вы окружены! – комиссарским голосом объявил Жохов и, держа пистолет дулом вверх, надавил на спуск.
Вспышка была почти не видна, лишь дошатый потолок на мгновение посерел и оплыл световым пятном куда-то в угол. Двойным эхом заложило уши.
Магнитофон ответил беглым огнем, переписанным, видимо, с телевизора. По тону угадывался старый военный фильм с натуральными звуковыми эффектами. Какой-нибудь выданный под расписку студийный «ТТ» с не до конца спиленным бойком добротно бухал на фоне винтовочной трескотни, правда очень слабой, далекой, вполне способной сойти за естественный в закрытом помещении отзвук пистолетной пальбы. Еще дальше и глуше слышались подземные вздохи артиллерии калибром не меньше фронтового резерва.
– Хенде хох! Рус пришел! – заорал Жохов и шагнул в комнату, непрерывно стреляя прямо перед собой, пока навстречу не громыхнул настоящий выстрел, объемный и гулкий.
40
Прежде чем нести очерк Антону Ивановичу, Шубин дал ему денек отлежаться. Прочитав свежим взглядом, кое-что поправил и позвонил в редакцию. Было занято. Он набрал номер несколько раз подряд, потом через полчаса и еще через час. Короткие гудки стояли стеной. Раньше такого не бывало. Видимо, после cмены приоритетов у них там пошла совсем иная жизнь.
Других редакционных телефонов он не знал, только этот, а на нем даже в обеденное время, когда Кирилл и Максим часа на два уходили пить пиво, прочно висел деникинский тезка. Шубин решил, что имеет полное право заявиться к нему без звонка.
Через час он вышел из метро на улицу. Пахло весной, ларек с аудиокассетами громыхал очередным шлягером. Они теперь умирали раньше, чем Шубин успевал запомнить слова.
Рядом, на пятачке между станцией и рядами лотков, расположилась группа немолодых, плохо одетых мужчин и женщин с фанерными щитами на палках. К щитам были прикноплены листы ватмана с лозунгами дня: «Даешь референдум!», «Хасбулатова в Чечню!», «Зорькин! Ты не судья, а мокрая курица». Отдельно стоял человек с плакатом «Ельцин лучше съездюков». Этот текст можно было истолковать в том смысле, что его автор поддерживает президента не безоговорочно, а как меньшее из двух зол. Толпа обтекала пикетчиков с интересом не большим, чем выбоину на асфальте.
Самый юный из них, чуть постарше Шубина, обеими руками держал дюралевый шест толщиной с лыжную палку, на нем болтался несвежий российский триколор, потрепанный митинговыми ветрами. Время от времени знаменосец принимался поводить шестом из стороны в сторону, описывая им горизонтальную восьмерку, символ вечности, тогда флаг оживал и картинно реял на фоне плывущего от недальних мангалов пахучего дыма. Все это вполне гармонировало с лотошниками и шашлычниками, с шеренгой бабок, продающих водку и шерстяные носки, с ханыгой на костылях, поющим про перевал Саланг и собирающим деньги в голубой берет десантника, в котором уместились бы две его головы.
Здание института, где арендовала помещение редакция, находилось на другой стороне проспекта. С предыдущего визита здесь ничего не изменилось, разве что крыльцо усеяно было не бланками накладных, как в прошлый раз, а упаковочной стружкой. Вахтер из своей будки обреченно смотрел на снующих мимо не то китайцев, не то вьетнамцев.
На шестом этаже пейзаж остался тот же, с кучей мусора в углу и цветочными вазонами без цветов, но, войдя в комнату, Шубин поначалу решил, что ошибся дверью. На стене появился календарь с котятами, катающими клубок мохера, чайный столик был завален продуктами. Число рабочих столов утроилось. За ними перед компьютерами сидели незнакомые девушки с однообразно ярким макияжем, рассчитанным на люминесцентное освещение.
Он поинтересовался, где можно найти Антона Ивановича. Ответили, что у них такой не работает. Название газеты ни о чем им не сказало. Шубин ткнулся в кабинет главного редактора, говорившего Кириллу, что затея с очерками про самозванцев – это у них долгосрочный проект, но дверь была заперта. Пришлось вернуться к тем же девушкам. Они послали его в соседнюю комнату, там офисный мальчик в белоснежной рубашке с галстуком вежливо объяснил, что редакции тут нет, это консалтинговое агентство.
– Я приходил сюда три дня назад, здесь была редакция, – нервно сказал Шубин.
Таким мальчикам, как этот, на службе полагалось вести себя с невозмутимостью краснокожих вождей в плену у бледнолицых.
– Извините, – произнес он так же бесстрастно, – ничем не могу помочь. Спросите у Марины.
Мариной оказалась одна из девушек в первой комнате. Про редакцию она тоже никогда не слыхала, зато от нее Шубин узнал, что позавчера они расширились и заняли это помещение. Голос ее тек медом: нет, о прежнем арендаторе ей ничего не известно, надо спросить на втором этаже, в дирекции.
Шубин поплелся в дирекцию, но к человеку, ведавшему арендой, его не пустили. На всякий случай он спросил у секретарши, не знает ли она, куда переехала редакция газеты. Секретарша взглянула на него с сочувствием.
– Много они вам должны?
Шубин начал что-то говорить, она перебила:
– Плюньте, это бесполезно. Они самоликвидировались.
Он спустился в холл, вышел на крыльцо. Автоматически включился и защелкал недавно вживленный в него счетчик, способный производить единственную операцию – делить на тридцать то количество рублей, которое в данный момент лежало у них дома в комоде под зеркалом. Шубин постоянно высчитывал, сколько можно тратить в день, чтобы хватило на месяц. Заглядывать дальше не имело смысла из-за инфляции.
Дома, едва он открыл дверь, жена сказала:
– Тебе звонили. Погиб какой-то твой старый друг.
– Кто?
– Не знаю, мама брала трубку. Фамилию она не расслышала, знает только, что его убили. Похороны завтра в десять.
– А кто звонил?
– Я же говорю, мама с ним разговаривала. Вот адрес, куда нужно приходить.
Жена принесла бумажку с адресом. Шубину он был не знаком, ей – тем более. Теща уже ушла. Он набрал ее номер, чтобы выяснить, с кем она говорила, но у нее не хватило толку спросить даже об этом.
– Не понимаю, чего ты нервничаешь, – cказала она. – Адрес я записала, завтра пойдешь туда и все узнаешь.
До вечера Шубин крепился, но после ужина не выдержал и рассказал жене о походе в редакцию. Она сделала вид, будто ничего особенного не случилось, и ушла в кухню мыть посуду. Вскоре сквозь шум водяной струи, без дела хлещущей в раковину, донеслись приглушенные рыдания. В такие минуты утешать ее было бесполезно, следовало затаиться и ждать, пока отойдет сама. Тогда можно будет внушить ей, что ситуация не безнадежна. Жена легко поддавалась на подобные внушения, если они сопровождались ласками и поцелуями. Главное – не упустить тот момент, когда она почувствует себя виноватой, и не дать ей снова заплакать от сознания того непоправимого факта, что ее поведение заставило Шубина страдать. Приступ раскаяния мог затянуться до глубокой ночи.