– Понятно. – Лицо женщины разгладилось. – Погодите минутку, чайник как раз закипел. Вы какое варенье любите? Вишневое, абрикосовое, клубничное?
– Ради бога, не беспокойтесь...
– Какое может быть беспокойство! Все у нас свое, домашнее. О семье Орловых можно проговорить целый день. У нее судьба как ненаписанный роман. Только лучше за чаем. Я сейчас...
Ольга Петровна засуетилась и ушла на кухню. Багрянский встал, прошелся по комнате, внимательно рассматривая висящие на стене старые фотографии. Потом подошел к роялю, поднял крышку и нахально попробовал сыграть единственную подвластную ему мелодию. «Домино, домино, нам не надо с тобою печали...»
– Вы что, играете, Лев Владимирович? – радостно спросила женщина, вернувшись с сетчатой подставкой и чайником в руках, и поставила их на белоснежную скатерть. Потом вынула из буфета тонкие фарфоровые чашки с блюдцами, сахарницу и розетки. – Очень люблю музыку, но, увы, этот «Стенвей» давно уже молчит.
– Иногда. Балуюсь, – скромно соврал Багрянский, невольно желая выглядеть как можно интеллигентнее. – Действительно, увы. Музыка сейчас не ко времени!
– Вот и у нас после того, как уехала Аглаюшка, никто на нем не играл.
– Аглая – это, простите, кто? – стараясь не выдать охватившего его волнения, спросил псевдоисторик.
– Да внучка покойницы, Веры Григорьевны. Правда, сама я, упокой ее душу, старую графиню не знала. Все только со слов ее дочки, Наташеньки, и моего племянника, мужа, стало быть, ее. Как только я осталась одна, все они переехали ко мне, в этот самый дом. В Ростове тогда жилось не сладко. Сами понимаете, хрущевская оттепель, хлеба нет, колбасы нет, масла нет... Это у нас-то, на юге! Ой, что говорить, такая тяжкая у нас у всех сложилась судьба. Будто кто проклял! Да разве нас одних... – Ольга Петровна стала разливать по чашкам ароматный чай. – Прошу к столу! Угощайтесь.
– Простите, я что-то запутался. Разве Наталья здесь теперь не живет?
Багрянский заметил, что при этих словах Ольга Петровна несколько изменилась в лице. Добродушие на нем осталось, но само лицо застыло, как мертвая маска.
– Видно, вы меня невнимательно слушали, уважаемый Лев Владимирович. Наташенька тоже скончалась, у нее открылся туберкулез. Говорили, что еще ребенком, в Москве, заработала бедная девочка. А жили мы бок о бок уже с ее дочкой, Аглаюшкой. Она тут, на моих руках, в восемьдесят девятом году родила славного мальчонку... Только и ей не повезло. Бросил Аглаюшку муж, так и не обвенчавшись по-христиански. Вы ж видели, собор у нас под боком, а все недосуг им было. Не в этом счастье – все уверяла меня Аглаюшка. Как в воду глядела, милая моя страдалица, – после неестественной паузы закончила Ольга Петровна.
– Но где же сейчас Аглая? – затаив дыхание, спросил Багрянский, отлично отдавая отчет в том, что приближается к кульминации всех их поисков. – Где ее сын?
– Бог их знает, – неожиданно выдавила из себя Ольга Петровна и, уронив голову на стол, зарыдала в голос.
Багрянский, словно его ударили обухом по голове, удрученно молчал.
Вскоре пожилая женщина нашла в себе силы взять себя в руки, аккуратно вытерла покрасневшие глаза и выжидательно взглянула на гостя.
– Аглая как с цепи сорвалась, когда от нее ушел муж. Она как раз тогда закончила медицинский институт и, не дождавшись распределения, уехала.
– Куда? – не выдержал Багрянский.
– А бог ее знает. Через год, правда, вернулась, забрала сынишку и вновь укатила. Хотела что-то кому-то доказать. Писала потом, что встретила мужчину. Родила еще одного ребенка. И все – как обрезало.
– Так вы не знаете, где сейчас Аглая? – устало спросил Багрянский.
– Не знаю, уважаемый Лев Владимирович. Их какие-то дальние родственники тоже недавно интересовались, где моя девочка. Приходили с управдомом, с подарками... Только что я им могла сказать? Как и вам, врать не стану. Последний раз, люди говорят, кто-то видел Аглаюшку где-то в Приднестровье. Правда иль нет – кто его знает. У нас сейчас в Новочеркасске много отставников селится. Может, кто и...
– У вас случайно не сохранилась фотография Аглаи? – осторожно спросил Багрянский, чувствуя, что хозяйка дома что-то недоговаривает.
– Те родственники тоже спрашивали. Но их старый семейный альбом Аглая забрала с собой.
– Жаль. Однако припозднился я у вас, уважаемая Ольга Петровна, – решив, что пора и честь знать, стал прощаться Багрянский.
Голова соображала ужасно плохо. Половину из того, что нарассказала ему хозяйка, Лев был не уверен, что запомнил. Хорошо, что догадался вовремя включить диктофон.
– Да куда вам торопиться? Только день разыгрывается.
– Надо ехать в Ростов. Потом лететь в Москву. А то бы остался с удовольствием.
– Может, на дорожку еще чайку попьете? Или сыграете что-нибудь на прощание?
Чуть не рассмеявшись вслух, Багрянский замахал руками:
– Какой из меня пианист? Одно бренчание.
– Кстати, о бренчании, – неожиданно деловито сказала хозяйка. – Коли уж играть не хотите, не посмотрели бы, что там у меня в рояле тренькает-бренькает, когда некоторые клавиши нажимают.
Багрянский от неожиданности встал. Ему ко всему еще не хватало поработать настройщиком.
– Посмотрим, – сам себе удивляясь, обнадежил он хозяйку дома. – Так, какие клавиши тревожат ваш слух?
– Вот эти, – с готовностью продемонстрировала Ольга Петровна.
Багрянский прислушался к звукам, а затем решительно открыл крышку рояля. Потом наклонился, шаря по деке рукой, и неожиданно извлек из-под струн довольно приличный винт, такой же старый, как сам рояль.
– Странно! – удивленно произнес он, словно разговаривая сам с собой. – Будто кто-то наскоро его отвинтил и не завернул обратно. Вот струны и дребезжат. Погодите... Ольга Петровна, вы не возражаете, если я попробую отвинтить ножку у рояля? Если найдете в доме отвертку.
– Я не знаю, – растерялась хозяйка. – Это старинная вещь... Не моя...
– Не волнуйтесь. С вашей помощью я верну все на место, и выпавший винт тоже верну на место. Просто у меня возникло некое подозрение... Сейчас посмотрим. У вас есть высокий табурет? Или свободный стул. Я его временно подставлю вместо ножки.
Ольга Петровна исчезла и тут же появилась, неся в руках тяжелый табурет.
Багрянский поднес его к месту, где находилась ножка, и неожиданно обратил внимание на еле заметные четыре вмятины в полу. Похоже, что кто-то уже пытался подставить табурет под рояль. Несколько минут Лев еще присматривался, пока понял, что ножка прикреплена к роялю не так, как обычно, например, на рояле в его собственном доме – толстым болтом с глубокой резьбой в центре. Ножку «Стейнвея» держали четыре больших винта по краям. А пятый, потайной, вворачивался сверху, со стороны деки. Обнаружить его было очень трудно, если б тот не валялся под струнами незавинченный.