Ольга Петровна, ничего не подозревая, по-прежнему стояла рядом. Ей не терпелось, чтобы гость поскорей завершил непонятные манипуляции. Рояль она никогда не воспринимала как свою собственность. Ей всегда казалось, что он стоит в доме, дожидаясь законных хозяев, а она лишь несет ответственность за его сохранность.
Тем временем Лев уже отвернул винты и снял ножку. Он бережно подтащил ее к окну, осторожно провел пальцем по поперечному срезу, потом что-то поддел острием отвертки. Появились еще два искусно замаскированных шурупа. Он отвинтил их, приподнял незаметную крышку, прикрывавшую – это уже ему было совершенно очевидно – довольно глубокий тайник.
Хозяйка дома смотрела на всю эту манипуляцию широко округлившимися глазами. О тайнике в доме она явно не догадывалась.
– Здесь что-то есть! – Багрянский запустил ладонь в ножку. Потом он резко остановился, ничего не предпринимая.
– Уважаемая Ольга Петровна, должен вас проинформировать: ввиду того, что рояль в настоящее время принадлежит вам, распорядиться его содержимым – это исключительно ваше право. Вам то же самое подтвердит любой адвокат. В тайнике, я почти уверен, могут находиться документы, ценности, да мало ли что еще... Вы не станете возражать, если я окажусь свидетелем в этом процессе?
– Помилуй бог! – Женщина замолчала, не в силах больше вымолвить ни слова. Затем кивнула в знак согласия.
Багрянский незамедлительно извлек двумя пальцами свернутые в плотную трубочку бумаги. Под ними оказалась небольшая круглая коробка из-под чая, которая никак не вылезала, пока Багрянский не перевернул ножку и не постучал ею по полу.
Когда он наконец сковырнул крышку, что-то внутри ослепительно засверкало под бьющими в окно солнечными лучами.
Ольге Петровне стало дурно. Она едва держалась на ногах, но не могла отвести взгляд от содержимого коробки. Ей никогда в жизни не приходилось видеть столько драгоценностей.
– Успокойтесь, Ольга Петровна, прошу вас. Признаться, я сам не ожидал обнаружить в рояле такой клад, однако содержимое коробки лично меня интересует как раз меньше всего. Потерпите немного, думаю, бумаги подскажут, кто ее законный владелец. Вы, уважаемая Ольга Петровна, должны быть в курсе, поскольку дело непосредственно связано с близкими вам людьми.
Багрянский посмотрел на часы. Было уже заполдень. Время пролетело совершенно незаметно. Следует поторапливаться. Он стал перебирать документы. Среди них попадались интереснейшие, которые пестрили давно забытой буквой «ять», были и бумаги, составленные на гербовой бумаге и скрепленные сургучной печатью. Кто-то аккуратно и усердно пытался сохранить и передать потомкам историю семьи Орловых. Дальше следовали всевозможные справки и циркуляры, бесцеремонно переместившие время в раннюю советскую эпоху.
Встречались и сравнительно новые документы, в том числе письма. Они носили сугубо личный характер, и Багрянский не стал в них вчитываться, только просмотрел. Но одно, адресованное Аглае Волосовой, заинтересовало Льва. Оно выделялось весьма необычным почерком – резким и прямым. Подписано оно было ничего не говорящим именем – Володя.
Со страниц веяло любовью и тоской. Это была исповедь ранимого, измученного обстоятельствами человека, глубоко несчастного в своем беспросветном одиночестве, безумно влюбленного в Аглаю. Судя по письму, эти люди по-настоящему любили друг друга, по некоторым деталям можно было предположить, что у них была семья, дети. По крайней мере, чаще всего упоминался одна тысяча девятьсот девяносто второй год, который якобы перевернул жизнь обоих. Можно было додумать, что именно в том году судьба подарила обоим огромное счастье, – наскоро предположил Багрянский. На серьезный анализ этого и других писем у Багрянского времени просто не было.
Багрянский оторвался от бумаг и увидел заплаканное лицо Ольги Петровны, которая не смогла во второй раз за утро сдержать нахлынувшие эмоции.
– Спасибо вам, – тихо промолвила женщина, продолжая всхлипывать. – Что мне теперь делать? Я боюсь оставлять все это у себя.
– А вы не бойтесь, – стал успокаивать ее Багрянский. – Если вы доверите бумаги мне, я буду очень благодарен.
– Пожалуйста, берите. Лично я не против. А больше и спрашивать некого.
– Премного благодарен, – мгновенно отреагировал Багрянский, незаметно сунув между бумаг небольшую фотографию, обрезанную по краям каким-то замысловатым узором, и еще кусочек клеенки на ленточке.
– Что касается ценностей, – продолжил он, – то я бы предложил отправить их на прежнее место. И потом спокойно подумать, что вам с ними делать. Лично я обещаю, что в Москве посоветуюсь с юристами, местных специалистов привлекать пока поостережемся. А когда все успокоится, мы вернемся к теме ценностей. Пока же незамедлительно произведите в доме уборку. Чтобы никакой стружки, соринки. Обязательно тщательно, снаружи и внутри, протрите рояль. Табурет вообще лучше забросить куда-нибудь подальше или подарить соседям. И расслабьтесь, все будет хорошо!
– Я уже взяла себя в руки, не волнуйтесь, – заверила Ольга Петровна. – И вообще не собираюсь никого пускать в дом. Просто вот еще письмо, взгляните. Я боялась его вам показывать, не хотела втравлять детей. Потому что... Вам обязательно надо его прочитать, теперь я это понимаю.
Багрянский вытащил из конверта небольшой листок бумаги. Аглая писала, что оказалась на распутье, просила за все прощения и сообщала, что она на войне, и поэтому вынуждена была оставить сына в детском доме в Пролетарске.
– Аглая сдала ребенка в приют? – с непонятно откуда взявшимся смутным предчувствием, удивленно переспросил Багрянский. И тут же немедленно прогнал неожиданно посетившую его мысль. Мало ли что сейчас ему почудится?! Голова шла кругом от всего. – В Пролетарске? – на всякий случай уточнил он.
– Выходит, так. Аглая написала это почти сразу после того, как увезла сыночка. А так ли или не так, кто знает. Я ж говорила, что она сильно изменилась.
– А вы позже случайно не искали ее сына в Пролетарске?
– Конечно, искала. Но не нашла, потому что оттуда многих детей из-за близости Чечни позже пораскидали по другим приютам. Вот так...
– А девочка? Вы что-то упомянули и о дочке Аглаи? – настороженно спросил Лев.
– Извините, но ни о какой дочке я говорить не могла. Я сказала, что слышала от других, будто у Аглаюшки родился еще один ребенок. Мальчик ли, девочка – не знаю. Да и какая разница, когда те же мололи, что ребенок, не прожив и года, умер от дифтерита. Даже на ножки не успел встать... Правда, неправда – понятия не имею.
Ошеломленный всем этим потоком информации, Багрянский пытался осмыслить ее. Жизнь выписывала такие необъяснимые виражи, что даже в самом закрученном романе не придумаешь! Лев попрощался, искренне поцеловав руку пожилой хозяйке дома, и вышел на улицу. Солнце слепило глаза, и он никак не мог сориентироваться, куда двигаться. Постояв в растерянности, он вяло побрел к храму.
– Видите, еле ноги переставляет. Будто его долгодолго били, – провожая Багрянского взглядом, заметил Нирванов, обращаясь к оперативникам. – Я эту публику знаю. Если бы хоть что-то разведал, сейчас бы прыгал до потолка. А так, судя по всему, шиш ему с маслом. Значит, так. Если он на вокзал, в аэропорт, надо точно понять, куда он взял билет. Если в Тирасполь, скатертью дорога. Там уж точно ему ловить нечего. А я со своими ребятами пока наведаюсь к старухе. Посмотрим, что она покажет под протокол официального допроса.