— Сперва крик, — уточнила Маша, — потом выстрел.
— Именно так? Не наоборот? — спросил Иван Дмитриевич.
— Вначале он пальцем по стеклу, — сказал Кунгурцев, кивая на Никольского. — Помнишь?
— Нет, я слышала…
Иван Дмитриевич обернулся к Кобенцелю:
— Расскажите-ка все по порядку.
— По-моему, вы теряете драгоценное время.
— Ну в двух словах.
— Извольте. — Кобенцель пожал плечами. — Но вся ответственность ляжет на вас…
Итак, вечером Хотек попросил его прибыть в посольство и ждать, а сам уехал в Миллионную. По возвращении они должны были вместе составить доклад в Вену. Однако за полночь Хотека все еще не было, Кобенцель начал тревожиться и в конце концов решил идти ему навстречу… Почему пешком? Все спали, не сумел найти кучера. Он взял пистолет…
— Вы всегда носите при себе оружие? — опять прервал его Иван Дмитриевич.
— Это начинает походить на допрос, — нахмурился Кобенцель. — Вообще-то я не лунатик и не имею привычки ночами гулять по городу. Но вы ведь бессильны поймать этого знаменитого Пупыря… Я шел мимо гимназии, когда услышал крик, затем треск и ржание, побежал в увидел, что господин посол лежит на земле. Над ним склонился какой-то человек.
— Как он выглядел?
— Было темно… Увидев меня, он бросился бежать. Я выстрелил и сбил у него с головы цилиндр.
— Барон Кобенцель, — вставил Кунгурцев, — изумительный, фантастический стрелок. О его искусстве ходят легенды.
— С какой дистанции вы стреляли?
— Точно не помню. Шагов десять — пятнадцать.
— И при вашем легендарном искусстве не могли попасть в человека с десяти шагов?
— Мне унизительно оправдываться перед вами, — сказал Кобенцель, — но все знают, что я никогда не стреляю по живым мишеням. Стоит мне прицелиться в человека или животное, у меня начинают дрожать руки. Я просто не в силах спустить курок.
— Как же вы ездили на охоту с покойным князем и бароном Гогенбрюком?
— Ваша осведомленность вызывает уважение, но я был там только зрителем. За всю мою жизнь я не застрелил ни одной утки, ни одного зайца. Я ни разу не дрался на дуэли. Вернее, дрался лишь на саблях.
— Саблей-то могли бы убить человека?
— Я служил в кавалерии. В бою приходилось…
— А, к, примеру, свинью заколоть?
— Во всяком случае, кур в походе резал.
— А пристрелить, значит, не способны?
— Что вы от меня хотите? — вспылил Кобенцель.
— Хочу понять, зачем вы взяли с собой пистолет.
— Пальнуть в воздух, если нападут бандиты. Мне самому странно, что я сумел выстрелить в этого человека. Что-то в нем было такое…
— Вы же его не разглядели.
— Тем не менее… Словом, сбил цилиндр.
— И где он?
Иван Дмитриевич принял поднесенный Никольским черный цилиндр, какие носят факельщики на богатых похоронах, поколупал пальцем дырку от пули. Пуля прошла под самым донышком цилиндра, пробив его насквозь. Края обоих отверстий, прожженных раскаленным свинцом, были буро-желтыми.
— Вот я еще там подобрал, — сказал Никольский.
Иван Дмитриевич увидел знакомый бумажник Хотека с вытисненным на коже габсбург-ским орлом — таким же, как на карете. Раскрыл. Внутри лежали какие-то письма, визитные карточки. Постеснявшись рыться в чужом бумажнике, Иван Дмитриевич тщательно прощупал его снаружи, затем сдавил между ладонями. Ничего твердого в нем не было. Ключ от княжеского сундука, ключик-змейка, найденный под райским яблоком в чернильном приборе, исчез. Но он ведь собственными глазами видел, как Хотек положил его туда и убрал бумажник в карман.
Иван Дмитриевич шагнул к Никольскому:
— Это вы сами нашли?
— Да, на земле валялся.
— Не раскрывали?
— Что вы!
— А ключа не находили? Такой… На кольце — змея держит в пасти свой хвост. Не было там?
— Честное слово, больше ничего не было.
Кунгурцев достал блокнот и начал лихорадочно строчить: «Змея, кусающая себя за хвост. Что это? Символ вечности? Или намек на то, что посол пострадал по собственной вине? Удивительная ночь. Почему именно я оказался в центре событий? Наказание или благо? Случай или закономерность? Австрийский посол на моем диване. Мертвая голова. Маша в халатике на фоне картины в духе Калло. 26 апреля 1871 г. 6 часов и 22 минуты пополуночи…»
— Кстати, барон, — как можно более равнодушно спросил Иван Дмитриевич, — вы оделись, выходя из посольства, или отправились прямо в таком виде?
— Сейчас не лето. — Кобенцель взглянул на него почти с ненавистью.
— Но, может быть, вас так встревожило долгое отсутствие господина посла… Вы были в пальто? В шляпе? Где они?
— Я разделся в передней. Почему вас это интересует?
— Когда мы заносили господина посла в квартиру, — вмешался Никольский, — вы были без шляпы.
— Видимо, обронил в подъезде.
— И когда я выбежал на улицу и увидел вас, вы тоже были без шляпы!
«Сюжет для рассказа, — быстро писал Кунгурцев. — Барон К., замечательный стрелок, никогда не стреляет по живым тварям. Однажды он нарушает данный в юности обет и навеки утрачивает свое сверхъестественное искусство…»
Иван Дмитриевич положил бумажник на стол, опять взял цилиндр. С полминуты вертел его в руках и все-таки не устоял перед соблазном: внезапным движением насадил его на голову растерявшемуся от неожиданности Кобенцелю. Цилиндр пришелся ему как раз впору.
Кобенцель сорвал его, отшвырнул в угол:
— Что вы себе позволяете!
— Простите ради бога…
Продолжить Иван Дмитриевич не успел: в это мгновение Хотек со стоном открыл глаза.
— Ваше сиятельство! — Опередив доктора, поспешно вышедшего из соседней комнаты, Кобенцель первый склонился над диваном. — Это я! Узнаете меня, ваше сиятельство? Скажите мне, кто на вас напал! Вы видели его?
Он спрашивал по-немецки, но Иван Дмитриевич отлично все понимал, хотя на языке Шиллера и Гете едва мог пожелать соседу-булочнику доброго утра.
— Ваше сиятельство…
Не ответив, Хотек опустил веки.
— Он вам ничего не скажет, — сказала Маша.
Она вышла из спальни в черном шелковом платье с буфами, в котором, как давно заметил Кунгурцев, все ее слова звучали как-то по-особому убедительно.
— Почему? — обернулся к ней Кобенцель.