— ЧЕГО МЫ ХОТИМ?
— Справедливости! — кричат в ответ три десятка демонстрантов. На фоне толпы, и башен, и ослепительной серебряной мачты Первого телеканала отклик звучит довольно жидко.
— А ЧТО ПОЛУЧАЕМ?
— Расизм!
— ЧЕГО МЫ ХОТИМ?
— Справедливости! — На этот раз получилось чуть громче, но все-таки тускловато.
— А ЧТО ПОЛУЧАЕМ?
— Расизм!
Набежала, толкаясь и работая локтями, стайка мальчишек лет двенадцати, они стараются попасть в поле зрения камеры. Фэллоу стоит чуть в стороне от ведущего Роберта Корсо, тот держит микрофон, но ничего не говорит. Телеоператор со своей чудо-камерой двинулся навстречу пикетчикам. Те сразу оживают, начинают бойко шагать. Мимо проплывают плакаты, лозунги: «Правосудие Вейсса — белое правосудие»… «Агнец Лэмб — жертва равнодушия»… «Свободу в Йоханнесбронксе»… «Голубые ударные силы против расизма»… «Народ требует мести за Генри!»… «Довольно тянуть волынку, Эйб!»… «Лесбиянки и гомосексуалы требуют справедливости для нашего брата Генри Лэмба!»… «Капитализм+Расизм = легальное убийство»… «Сбили и уехали, да еще лгут народу!»… «Требуем немедленных мер!»…
— ЧЕГО МЫ ХОТИМ?
— Справедливости!
— ЧТО ПОЛУЧАЕМ?
— Расизм!
Красавчик развернул громкоговоритель на публику, чтобы присоединить и ее голос.
— ЧЕГО МЫ ХОТИМ?
Но отзыва не последовало. Публика благодушно глазеет на представление. Красавчик отвечает сам:
— СПРАВЕДЛИВОСТИ.
— ЧТО ПОЛУЧАЕМ?
Опять ничего.
— РАСИЗМ!
— О'кей. ЧЕГО МЫ ХОТИМ?
Ничего.
— БРАТЬЯ И СЕСТРЫ, — орет Красавчик в красный громкоговоритель, — наш брат, сосед Генри Лэмб… его сбила машина и уехала… а в больнице… ему не помогли… полиция и прокуратура… им дела нет… Генри — отличник учебы… а они говорят: «Ну и что?»… все потому, что он бедный, живет в новых домах… потому что он черный… Так для чего же мы здесь собрались, братья и сестры?.. Чтобы Чак не мог увильнуть и сделал что положено!
В публике сочувственно засмеялись.
— Мы здесь, чтобы добиться справедливости для нашего брата Генри Лэмба! — заключил Красавчик. — Итак, ЧЕГО ЖЕ МЫ ХОТИМ?
— Справедливости! — отдельные голоса из публики.
— А ЧТО ПОЛУЧАЕМ?
Смеются и хлопают глазами.
Смеются мальчишки лет по двенадцати, они толкаются и работают локтями, стараясь занять позицию за спиной у Красавчика, в поле зрения телекамеры, на которой уже зажегся магический красный глазок.
— Кто это Чак? — спрашивает Крамер.
— Чак — это Чарли, — отвечает Мартин. — А Чарли — это Босс, и, будь Боссом я, я бы придушил этого длинного говноеда.
— Видели там надписи: «Правосудие Вейсса — белое правосудие!» и «Довольно тянуть волынку, Эйб»?
— Ну да.
— Если их покажут по телевидению, у Вейсса родимчик будет.
— Считай, что он уже в родимчике, — говорит Гольдберг. — Вы только поглядите на это представление.
На противоположном тротуаре идет своеобразный спектакль. Главный герой его — средства массовой информации. Под сенью возвышающейся телевизионной антенны ходят полукругом три десятка человек, два десятка из них — белые, и несут плакаты на палках. Другие одиннадцать, двое черных и девять белых, их обслуживают, чтобы донести их жидкие голоса и написанные фломастерами лозунги до семимиллионного города: мужчина с красным громкоговорителем, женщина с кошелкой, пышноволосый комментатор, телеоператор и звукооператор, связанные с телевизионным автобусом пуповиной электрических проводов, два механика в автобусе, видные в проеме раздвижных дверей, водитель, два газетных фотографа и два репортера с блокнотами в руках, одного из них по временам все еще слегка поводит влево. И публика, человек двести или триста, толпящаяся вокруг и веселящаяся от души.
— О'кей, — говорит Мартин. — Пора приступать к опросу свидетелей.
И первый идет через улицу к толпе.
— Эй, Марти, — окликает его сзади Гольдберг. — Ты полегче, ладно?
Крамер как раз это же хотел ему сказать. Не время и не место демонстрировать миру ирландское геройство. Ему так и видится, что вот сейчас Мартин выхватит у верзилы с серьгой красный раструб и примется запихивать ему в глотку на глазах у всех обитателей района Эдгара По.
Мартин, Гольдберг и Крамер были уже на середине мостовой, когда демонстрантов и зрителей вдруг охватил религиозный экстаз. Теперь шум поднялся нешуточный. Красавчик орет в громкоговоритель. Оператор крутит туда-сюда электронным хоботом телекамеры. Потому что на сцене неизвестно откуда возник рослый мужчина в черном костюме, крахмальном воротничке и при черном в белую полосу галстуке. И с ним — маленькая чернокожая женщина в темном, из какого-то блестящего материала вроде атласа или сатина, платье. Это — Преподобный Бэкон и миссис Лэмб.
* * *
Проходя через мраморный холл, Шерман в открытую дверь библиотеки увидел Джуди. Она сидела в высоком кресле, на коленях — раскрытый журнал, и смотрела телевизор. На звук его шагов она повернула голову. Что выражал этот взгляд? Удивление, но не тепло. Будь в ее взгляде хоть капля тепла, он бы вошел и… и все рассказал ей! Да? И что же именно? Ну… по крайней мере, об этой кошмарной неприятности на работе и как разговаривал с ним Арнольд Парч, а особенно — как смотрел. Да и другие тоже! Словно… нет, лучше не пытаться выразить словами, что они, вероятно, о нем думали… Из-за его отсутствия сорвалась вся операция с золотым займом. И остальное тоже рассказать? Она уже, наверно, прочла в газете про спортивный «мерседес»… и про номер с буквами RF… Но тепла не было ни намека. Только удивление. Шесть часов. Так рано он не возвращался уже невесть как давно… Ее худое, грустное лицо в короне легких каштановых волос выразило одно только удивление.
Но он все равно направился к ней. Он войдет в библиотеку, сядет во второе кресло и будет тоже смотреть телевизор. Об этом между ними без слов достигнуто согласие. Они могут сидеть вместе в библиотеке, читать, смотреть телевизор. И таким образом, не разговаривая, создавать ледяную имитацию семейной жизни — хотя бы ради Кэмпбелл.
— Папа!
Шерман обернулся. Из двери, ведущей в кухню, к нему бежит Кэмпбелл. Личико ее сияет. У него сжалось сердце.
— Здравствуй, малютка.
Он взял ее за подмышки, оторвал от пола, обнял, прижал к груди. Она обвила ручками его шею, а ножками обхватила вокруг пояса. И сказала:
— Папа! Угадай, кого я слепила!
— Кого?
— Зайчика!
— Правда? Настоящего зайчика?
— Сейчас я тебе покажу. — Она стала сползать из его объятий на пол.