О'Брайен потерся носом об ее щеку, лизнул в ухо и выпустил из объятий.
— Вон та тощая в синем платье — Галина, работает на Московской бирже. Кто еще? Черт подери, все они становятся на одно лицо, когда побываешь здесь несколько раз. Наталья — та, с которой вы разговаривали на улице, — о да, я наблюдал за вами, профессор, хитрый вы старый лис... Анна, милочка, что Наталья делает в жизни?
— «Комстар», Эр-Джей, — ответила Анна. — Наталья работает в «Комстаре», помнишь?
— Конечно, конечно. А как зовут эту занятную девчонку из МГУ? Она еще психолог, ну, ты ее знаешь...
— Алиса.
— Правильно, Алиса. Она здесь сегодня?
— Ее застрелили, Эр-Джей.
— Господи! В самом деле?
— А почему вы наблюдали за мной на улице? — спросил Келсо.
— Должно быть, из коммерческих соображений. Хочешь делать деньги — не бойся рисковать. Три сотни за ночь. Скажем, три ночи в неделю. Девятьсот долларов. Три сотни отдаешь на защиту. Все равно остается шесть сотен чистыми. Двадцать тысяч долларов в год — не так плохо. Это составляет... семь средних годовых жалований. И никаких налогов. Игра стоит свеч. Приходится идти на риск. Все равно что работать на буровой вышке. Позвольте угостить вас пивом, профессор. Так почему я не должен был за вами наблюдать? Я же репортер, черт возьми. Все, кто приходит сюда, наблюдают за остальными. Здесь сегодня с полмиллиарда долларов. При этом только у русских.
— Мафия?
— Нет, просто бизнес. Как в любом другом месте.
Площадка для танцев была забита, все громче становился шум, гуще дым. Включили новые световые эффекты — и все белое засверкало. Зубы, глаза, ногти, банкноты блестели во мраке, как ножи. Келсо слегка опьянел и потерял представление о том, где находится. Однако он был не настолько пьян, как изображавший пьяного О'Брайен. Что-то чувствовалось в репортере такое, от чего Келсо пробирала дрожь. Сколько ему лет? Тридцать? Он еще не встречал молодого человека, который так спешил бы пробиться.
Келсо спросил Анну:
— Когда тут все кончается?
Она показала ему пять пальцев.
— Хотите потанцевать, господин профессор?
— Попозже, — сказал Келсо. — Возможно.
— Настоящая Веймарская республика, — заметил О'Брайен, вернувшись с двумя бутылками пива и диетической кока-колой для Анны. — Разве не об этом вы писали? Посмотрите вокруг. Господи, не хватает только Марлен Дитрих в смокинге, и мы с вами могли бы быть в Берлине. Кстати, профессор, мне понравилась ваша книга. Я вам это уже говорил?
— Говорили. Спасибо. Ваше здоровье.
— Ваше здоровье. — О'Брайен приподнял бутылку, сделал из нее глоток, затем пригнулся к Келсо и стал кричать ему в ухо: — Настоящая Веймарская республика — такой я ее себе представляю. Смотрите сами. Шесть схожих признаков, о'кей? Во-первых, большая страна, гордая страна, лишившаяся своей империи, в действительности проигравшая войну, но так и не понявшая, как же это произошло, и потому считающая, что, должно быть, получила удар ножом в спину. Отсюда большая обида, так? Во-вторых, демократия в стране, никогда не знавшей демократии: откровенно говоря, Россия не отличит демократию от дыры в земле. Людям это не нравится, они устали от бесконечных споров, они хотят твердой линии, любой, но твердой. В-третьих, бесконечные инциденты с другими странами: множество людей этой национальности сидят за рубежом и утверждают, что к ним придираются. В-четвертых, антисемитизм: господи, да теперь на любом углу можно купить марши СС. Остаются два момента.
— Хорошо. — Неприятно было слушать собственные взгляды, изложенные в такой пародийной форме, точно ты на семинаре в школе...
— Экономический крах, а он вот-вот наступит, вам не кажется?
— И?
— Разве не очевидно? Гитлер! Они пока еще не нашли своего Гитлера. Но когда найдут, я полагаю, берегись мир. — О'Брайен положил указательный палец левой руки под нос и вскинул правую руку в нацистском приветствии. Сидевшие в другом конце бара русские бизнесмены загикали и зааплодировали.
После этого вечер принял весьма бурный характер. Келсо танцевал с Анной, О'Брайен — с Натальей, все они еще выпили: американец предпочел пиво, а Келсо попробовал коктейли — «Б-52» и «Камикадзе»; они поменялись партнершами, еще потанцевали, и настала полночь. Наталья была в обтягивающем красном платье из скользкой, как пластик, материи, и тело под ним, несмотря на жару, было холодное и твердое. Она явно что-то приняла. Глаза у нее были расширены и то и дело разъезжались. Она спросила Келсо, не хочет ли он уединиться с ней. Он ей так нравится! Пятьсот долларов — и она на все для него готова, но он дал ей пятьдесят за танец и пошел назад к бару.
Его не отпускало гнетущее чувство. Он сам не знал почему. Просто чувствовал запах исступления, такой же сильный, как духи и пот. Исступленное желание. Исступленное желание продать. Исступленное стремление делать вид, что тебе хорошо. Девица с длинными светлыми волосами и жестким лицом уводила из зала, таща за галстук, пьяного молодого человека, который еле передвигал ноги. Келсо решил выкурить в баре сигарету и уйти... впрочем, нет, он передумал и сунул сигарету обратно в пачку. Надо уходить.
— Рапава! — крикнул бармен.
— Что? — Келсо приложил руку к уху.
— Вон она. Она здесь. — Что?
Келсо посмотрел в том направлении, куда указывал бармен, и сразу увидел ее. Ее. Он перевел взгляд дальше, потом снова на нее. Она была старше других: коротко подстриженная брюнетка, глаза обведены черной тушью, черная помада на губах, бледное, как у мертвеца, лицо, одновременно широкое и худое, с торчащими, как у черепа, скулами. Азиатское лицо. Мингрельское.
Папу Рапаву выпустили из лагеря в 1969 году. Женился он, скажем, в 1970-71. Сын воевал в Афганистане. А дочь?
«Пошла на панель».
— Приятных сновидений, профессор... — О'Брайен под руку с Натальей проскользнул мимо, подмигнув через плечо. На другой руке у него висела Анна — любовь втроем. — Не слишком это респектабельно, но... — Остальные слова потонули в шуме.
Наталья обернулась, хихикнула, послала Келсо воздушный поцелуй.
Келсо неуверенно улыбнулся, помахал в ответ, поставил стакан на стойку и пошел вдоль бара.
Черное платье для коктейлей из блестящей ткани, до колен, без рукавов, голая белая шея и голые руки (нет даже часов), черные чулки, черные туфли. В ней было что-то не совсем обычное, она словно излучала тревогу и даже в шумном баре была как бы в изоляции, одна. Никто с ней не заговаривал. Она пила минеральную воду прямо из бутылки и ни на что не смотрела — глаза были пустые, и когда Келсо поздоровался, она безо всякого интереса повернулась к нему. Келсо спросил, не хочет ли она выпить.
Нет.
В таком случае потанцевать?