Дрожащей рукой Ката выудила из конверта сложенный вдвое тетрадный листок.
Почерк у Фурмановой был ровный, слегка размашистый, отдаленно он напоминал почерк самой Катарины:
«Боря, сынок, здравствуй!
Я долго не решалась написать тебе письмо, но сегодня утром у меня появилось предчувствие. Предчувствие и надежда! Я все еще продолжаю надеяться и ждать от тебя прощения. Боренька, сыночек, не держи на меня зла, постарайся простить и понять. Каждый человек совершает в жизни множество ошибок, от них никто не застрахован – это жизнь.
Боренька, умоляю, усмири свою гордыню, не суди меня строго. Прошу! Ты себе даже не представляешь, как я хочу, чтобы мы воссоединились.
Прости меня, сынок! Прости!
Я буду тебя ждать. Ждать каждый день, каждый час. Боренька!
Любящая тебя мама».
Письмо выпало из рук Катарины. Наверное, минуты три она сидела не шевелясь, напоминая сомнамбулу. Анна Дмитриевна называла Плешникова сыном. Невероятно. Она его мать, его родная мать. Фурманова просила прощения за совершенные ошибки и жаждала воссоединиться с Борисом. Воистину говорят, чужая душа – потемки. Катарине казалось, что после беседы с Марией Евгеньевной, которая в мельчайших подробностях поведала о жизни соседки, ей стало известно о Фурмановой если не все, то, по крайней мере, многое. Теперь же она убедилась в обратном. Прошлое Анны Дмитриевны хранит в себе множество тайн, и главная тайна – это Борис Плешников.
Но как так могло получиться, что Борис рос вдали от родной матери? Что их разлучило? Анна Дмитриевна всю жизнь прожила в достатке, в материальном плане она была вполне обеспеченной дамой, на шее мужа никогда не сидела, имела хорошую по тем временам профессию товароведа. Почему же Борис, сын, который воспитывался где-то на стороне чужими людьми, был лишен материнской заботы и ласки?
Затрагивать эту тему в разговоре с Марией Евгеньевной бессмысленно, так как пенсионерка ни сном ни духом не ведает о существовании Бориса. В противном случае словоохотливая бабулька давно бы поделилась с Катой имеющейся информацией.
Из комнаты Катарина направилась на кухню.
– Мария Евгеньевна, – спросила она с порога, – а кто хоронил Анну Дмитриевну?
– Ниночка.
– Нина – это ее сестра?
– Младшенькая.
– Постойте, а от кого она узнала о смерти сестры?
– Знамо дело от кого, от меня, разумеется. Я ей в день смерти Нюры и позвонила, сказала, так, мол, и так, сподобилась Нюрка, приезжай.
– А телефон как узнали?
– Ну, ты даешь, он у меня в книжке записан. И телефон, и адрес. Я ж Нинку с рождения знаю, она в сорок шестом году родилась в этом самом доме. Можно сказать, на глазах у меня выросла. Я с их семейством в хороших отношениях была, с Нюркой зналась, с братьями ее. Потом Нина замуж выскочила и упорхнула на мужнюю территорию. К Нюрке часто приезжала, ко мне всегда захаживала, на праздники перезваниваемся в обязательном порядке, а несколько лет назад я в гостях у Нины была.
– Мария Евгеньевна, мне нужен домашний адрес Нины Дмитриевны.
– Тебе? С чего это вдруг?
– Вы можете мне его дать?
– Какая муха тебя укусила? Соображаешь, о чем бабушку просишь? Ты Нинку не знаешь, она тебя тоже, а я адресом должна делиться? Ну, уж нет. Ты, Ката, не обижайся, но просьбу твою я выполнить не могу.
– Я заплачу, – проговорила Копейкина.
– Не все в нашем мире продается, милая.
– Сто рублей!
– Тебе не совестно бабушке взятку предлагать?
– Двести!
– Постыдись моих седин.
– Триста рублей!
– Я сейчас записную книжку принесу. – Мария Евгеньевна выбежала из кухни.
Катарина села на стул, подперев голову рукой.
– Нашла адресок, – защебетала баба Маша минуту спустя. – Для хорошего человека мне ничего не жалко. Только деньги вперед. Иди за кошельком, милая, я подожду.
* * *
Наталья отскочила от окна и закричала:
– Привезли! Розалия Станиславовна, привезли.
Свекровь вышла из спальни.
– Не надо орать.
– Рояль привезли, я из окна видела.
– Ты ведешь себя как крестьянка-извращенка. Мы договорились, как только они подъедут, то сразу позвонят мне на мобильник. И не надо носиться по квартире с вытаращенными глазами. Ты слышала звонок?
– Нет, но...
– Вот когда услышишь, тогда и поговорим. – Развернувшись, Розалия вернулась в спальню, и в эту самую секунду ожил ее сотовый.
Сообщив, что спустится ровно через шестьдесят секунд, она отсоединилась.
– Теперь пора, спускаемся.
Внизу выяснилась ужасающая деталь – рояль ни при каких раскладах не влезал в дверь подъезда. То и дело теребя русые локоны парика, Розалия молила грузчиков проявить себя с лучшей стороны.
– Как мы проявим-то? – вопрошали мужики. – Вот дверной проем, а вот ваш рояль. Сами видите, проем маленький, рояль большой.
– Но его надо туда впихнуть. Надо!
– Это понятно, но здесь покумекать необходимо.
– Покумекайте, котики, главное, чтобы был результат. Я заплачу вам сверху, но придумайте что-нибудь.
Мужики уселись на скамейку и начали кумекать. Кумекали долго, смоля одну за другой сигареты. С каждой минутой Розалия раздражалась все больше.
– Долго еще ждать?
– Тут спешка ни к чему, – сообщил худощавый брюнет лет пятидесяти. – Взвесить все надо, обмозговать.
– Как вас зовут? – приторно улыбнулась свекрища.
– Митрич.
– Дорогой Митрич, заклинаю, затащи чертов рояль к нам в квартиру. Я ж тебя потом озолочу в пределах разумного. Не пожалеешь. Ну, мужик ты или нет, в конце концов.
Митрич резко встал, двое мужиков последовали его примеру и вновь предприняли попытку занести рояль в подъезд.
– Не получается, – кряхтел Митрич.
– Не-е, не втащим, – вторил второй грузчик.
– Напрягитесь, – орала свекровь. – Давайте, мужики. Раз-два – взяли! Ну!
– Ой, нет, ща ногу мне отдавит.
– Митрич, кидай его, у меня палец застрял.
– Не смей, Митрич! Рояль эксклюзивный.
– У Санька палец застрял.
– Лучше пусть Санек лишится пальца, чем я рояля.
– Митрич, все, больше не могу.
– А-а-а-...
– Мужики, не смейте. Ну-у... Вашу мать! Козлы криворукие. Уроды! Придурки!
– С роялем порядок, – возвестил Митрич, критически осмотрев черную громадину. – Ничего не треснуло, не беспокойтесь, мамаша.