– Заметь, только сейчас принес! – сердито проговорил Павел. – И не придерешься: ничего не знал, здоровье поправлял в санатории. При первой же возможности оказал помощь следствию… Мерзавец!
– И что это было?
– Да кто его знает! Вера там разбирается. Все равно эти бумажки швейцарцы не примут. А забавно было бы вдруг осчастливить наследницу. Жениха потеряла, так хоть денежек получит.
– А подлинники так и не нашлись?
– Не-а. Слушай, сюда сейчас Вера приедет, ты с ней не наведаешься к одной особе?
– Зачем?
– Ну… Она сказала, что ты этим вопросом интересовалась, да и лучше, если будет человек, который подтвердит, что она действовала в рамках закона.
Заходя к Шацким, я чувствовала себя не слишком уютно. Вера Семеновна шла впереди, я чуть сзади. Встретила нас Надежда. При виде Веры Бобрыкиной она испуганно вздрогнула.
Во дворе Верочка играла с розовым драконом и помахала мне рукой. Я улыбнулась. Стоявшая рядом с ней Галя отвернулась.
– Мне нужно поговорить с вами и вашей матерью. – Бобрыкина сразу перешла к делу.
Надя кивнула. Провела нас в дом, проводила на второй этаж. Анна Федоровна сидела у себя в спальне у открытого окна. Хорошо обставленная комната, свежий воздух. Мы поздоровались.
– Я еще раз внимательно просмотрела дело, – сообщила Вера. – В нем содержатся сведения о том, что погибший мальчик был тяжело болен. Он страдал заболеванием центральной нервной системы, расстройством координации движений и вестибулярного аппарата. В деле об этом коротко написано, просто диагноз, я сначала даже и не поняла, а потом перезвонила в детскую больницу.
Вера говорила спокойно, без эмоций. Она просто пересказывала содержание дела. Потом положила перед Анной Федоровной выписку. К моему удивлению, та не выказала радости.
– А кроме того, существует еще одна деталь, – продолжила Вера, – это ваши, Катя, показания. Карина отняла у вас мешок с обувью, который вы после обнаружили во дворе. Так?
Я кивнула.
– Думаю, ситуация сложилась следующим образом, – продолжила следователь. – Карина не шутила, когда сказала, что выкинет ваш мешок в окно. Она вбежала в класс и швырнула мешок. Не с целью кого-то убить, она просто выбрасывала чужую вещь в окно, злой умысел ограничивался только этим.
– Шуточка… – произнесла я.
– Именно, – подтвердила Вера, – неожиданный толчок кого угодно заставит потерять равновесие. Что уж тут говорить о подростке с неврологическим расстройством? Карина сразу же поняла, что это грозит ей серьезными неприятностями, и постаралась обвинить во всем другого. Скажите, – она обернулась к Наде, – все так и было?
Надя кивнула.
– А почему вы сразу не заявили?
– Я мечтала, чтобы он умер… – пролепетала Надя. – Он меня все время бил, и я хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось. Он упал, а Карина тут же сказала, что это я виновата, что она сделала это ради меня, чтобы Сысорев меня не бил. И что с моей стороны будет подлостью, если я ее выдам.
– Надя, как ты можешь клеветать на мертвого? – возгласила Анна Федоровна. – Юра тебя не бил.
– Бил! – вдруг пронзительно выкрикнула Надежда. – Бил! Бил! Он меня вечно избивал! И по голове лупил! Сволочь он был, этот Юрка! А я даже пожаловаться не могла. – Она обернулась к матери: – Ты бы мне все равно не поверила, как и сейчас не веришь. Тебе вечно все вокруг хорошие были. Одна я плохая. Самая глупая, самая толстая. Самая примитивная. Ты вечно считала, что я во всем виновата. – Надя разрыдалась. – А они все сволочи! Сволочи! И Карина была сволочь!
– Я растила тебя порядочным человеком. – Аннушка поджала губы. – Как ты себя ведешь?
– Прекратите, – приказала Вера, обернувшись к Наде. – Сейчас-то вы уже не маленькая девочка, которую можно поставить в угол. Вы взрослый человек. Вот и ведите себя как взрослая женщина.
– Надька! – выдохнула я. – И после всего этого ты снова посадила Карину себе на шею?
– Я тогда ехала… А тот вдруг выскочил, – принялась объяснять она сквозь рыдания, – и я в него врезалась. А Карина рядом шла… С коляской. Когда гаишники подъехали, она стала давать показания как свидетельница…
– Что именно она сказала? – осведомилась Бобрыкина.
– Что я ни в чем не виновата, что он резко передо мной вырулил, а она все видела… Но это им, а потом… Когда мы наедине остались, она сказала, что на самом деле я во всем виновата…
– А вам не пришло в голову, что это полная чушь? – Видно было, что Вера Семеновна злится.
Надя промолчала…
– Думаю, вам нужна помощь психолога, – констатировала Бобрыкина. – Хотя… – «Вряд ли это поможет» так и осталось невысказанным. – Анна Федоровна, вы не хотите извиниться перед дочерью?
Анна Федоровна вдруг бессильно склонила голову на сомкнутые руки.
– Я не знаю, я ничего не знаю и не понимаю… – Она подняла побледневшее лицо. – Я хотела как лучше. Мы тогда все преподавали по Сухомлинскому. Он случай приводил: мальчика послали в аптеку за лекарством дедушке. Даже прадедушке – старому-престарому. А он не прямо в аптеку побежал, а отвлекся с играющими ребятами. Промедлил немного. А когда вернулся, прадедушка уже умер. Мать сказала, что он не виноват: старик умер тотчас, как он вышел за дверь. Ему все говорили, что он не виноват. Кроме самого учителя – Сухомлинского. Мальчик спросил его, а тот промолчал. Он посчитал, что сознание своей вины заставит мальчика в будущем более внимательно относиться к людям.
– Да это же просто преступление! – возмутилась я. – Как он мог? Нельзя так жестоко с людьми.
– Сейчас так… – кивнула Анна Федоровна, – а тогда по-другому думали. Вот и я посчитала, что Надя…
Я отшатнулась. Я ничего не понимаю в педагогике. И никогда не пойму. И не хочу понимать. И в смерти Романовны я не виновата! У нее было больное сердце, и спровоцировать приступ могло что угодно. И никто не заставит меня думать по-другому.
– Она не извинится, – сказала я, когда мы оказались на улице.
– Нет, – согласилась следователь.
– Все равно, Вера, спасибо вам, за Надю.
– Я просто свою работу делала, – перебила Бобрыкина. – Это я вам должна быть благодарна. Вы столько всего раскопали. Всю эту историю… Зябужскую, Поэта… Вон какое дело в итоге оказалось… – улыбнулась она. – У нас ведь как обычно: бытовуха, урки… А тут: роман писать можно. Мне теперь все коллеги завидуют. Есть о чем вспомнить.
А я молчала. Никогда прежде я не видела Надю такой: озлобленной, полной ненависти. Ту ночь она провела у меня, зачем-то забралась на кучу дров и заметила на лестнице… Андрея с Кариной? Или только ее одну – мерзкую шантажистку, к чьей дочери она привязалась всей душой?
– Вера, – спросила я, – а Андрей точно во всем признался?