– А я, милорд, могу полюбить только мужчину, который может перенести меня через порог. Который может пообещать мне, что он никогда не притронется к лаудануму и никогда не повысит голос. Вы способны на это?

Его глаза сказали ей все: глубокие, сияющие, умные и любящие.

– В гостинице я пронес тебя по коридору и через порог, – произнес он слегка охрипшим голосом. – Это считается?

– Я могу снова стать красивой, – предположила Линнет.

Он повернулся на бок, лицом к ней, и они устремили друг на друга взгляды, полные любви, достаточно сильной, чтобы поднять человека из могилы, любви, которая никогда не увядает и никогда не подводит.

Любви, которая не имеет ничего общего с красотой, характером или изувеченной ногой.

– Не могу обещать, что я никогда не выйду из себя, – сказал Пирс. – Хотя мне кажется, что ты изменила меня к лучшему. Возможно, я больше не буду таким зверем.

– А я не могу обещать, что не умру и не оставлю тебя одного. Кстати, я забыла поблагодарить тебя за то, что ты меня спас.

– Я люблю тебя. Когда я думал, что ты умрешь, я тоже хотел умереть. А когда ты вылезла в то проклятое окно, я тут же захотел, чтобы ты вернулась.

Она погладила его по щеке.

– Я вернулась.

– Я поехал бы за тобой, даже если бы мне не пришло в голову, что ты могла заболеть. Просто я не мог бросить своих пациентов. Хотя, признаться, я не раз подумывал об этом преимущественно посреди ночи.

– Ты не мог так поступить, – твердо сказала Линнет. – Это омрачило бы нашу свадьбу.

– А что, предполагается свадьба? – Он устремил на нее испытующий взгляд. – Будет непросто провести брачную церемонию в спальне, но это можно устроить.

– Ты не против того, чтобы жениться на вареном раке, с которого слезает шкура?

Судя по его взгляду, он был совсем не против.

– Ты не вареный рак, – сказал он, коснувшись ее губ в легком поцелуе. – Там, где появилась новая кожа, ты похожа на клубнику. Спелую, сочную и весьма аппетитную ягодку.

Линнет хихикнула.

– Берри [9] – мое второе имя.

– Моя ягодка. – Но Пирс уже покончил с разговорами и навис над ней, большой, сильный и… да, властный. – Если я не имею ничего против того, чтобы заниматься с тобой любовью, когда с тебя слезает кожа, надеюсь, ты не будешь возражать против того, чтобы заниматься любовью с мужчиной, у которого скверный характер?

– Не буду. – Она ахнула, когда его рука… Похоже, на ее теле есть места, такие же мягкие, как раньше.

Ему пришлось потратить некоторое время, чтобы отшелушить с помощью простыни кожу на ее груди, пока она не приобрела красивый розовый оттенок, но они оба наслаждались тем, что делали. И оба обрадовались, что по какой-то таинственной причине скарлатина не затронула внутреннюю сторону ее бедер.

Были и другие действия, доставившие им ничуть не меньше удовольствия.

Позже Линнет снова растянулась на скале, а Пирс занялся тем, что полировал кожу своей возлюбленной, превращая ее в однородную розовую поверхность.

– На лице есть шрамы? – взволнованно спросила Линнет спустя некоторое время. – Скажи мне правду.

– Вовсе нет. Ты не превратилась в королеву Елизавету. Собственно – хотя мне неприятно говорить тебе это, – немного рисовой пудры, и цыплята будут снова лежать у твоих ног.

Он определенно решил, что ее грудь требует особого внимания.

Линнет осторожно потрогала лицо, скользя пальцами по скулам, подбородку и губам. Все снова стало гладким.

– Вряд ли я когда-нибудь забуду об этом, – сказала она, содрогнувшись. – Курятник, струпья, ужасный жар и жажду.

Пирс обхватил ее лицо ладонями.

– А я никогда не прощу себя за то, что не был рядом с тобой.

– Ты хочешь сказать, как твой отец не прощает себя?

– Мы с ним поговорили, – ворчливо отозвался Пирс. – Я попытался сказать ему то, что ты хотела, чтобы я сказал.

Линнет просияла:

– Значит, ты сказал ему, что он был…

– Нет.

– Ты даже не знаешь, что я собиралась сказать!

– Ничего такого я ему не говорил.

– Тогда что ты ему сказал? – спросила она, несколько разочарованная.

– Что я люблю его. Особо не распространяясь, но он понял.

– Когда я была тяжело больна, мне приснилось, что моя мать была со мной в бассейне.

– В воде?

– Под водой. Я уплывала туда, потому что там было прохладно, влажно и не было боли. Но она выталкивала меня обратно.

Пирс прижал Линнет к груди.

– Очень мило с ее стороны.

– Я тоже ее простила, – тихо отозвалась Линнет. – Она любила меня.

– Что ж, – сказал он, – ты достойна любви. И не потому, что красива. И даже не потому, что у тебя восхитительно розовая кожа, какой я не видел ни у одной женщины.

На глазах у Линнет выступили слезы.

– Я и подумать не могла, что когда-нибудь…

– Шшш, – сказал он, коснувшись ее губ своими. – Я тоже не думал, что способен полюбить другого человека.

– Мы оба ошибались. – Она положила руку ему на затылок и притянула его голову к своим губам.

– Ягодка, – шепнул Пирс спустя некоторое время.

– Да? – Линнет очнулась от поцелуя, с затуманенной головой, припухшими губами и гулко бьющимся сердцем.

– Я больше не могу заниматься любовью на этой скале. Не хотелось бы выглядеть слишком привередливым, но я ободрал себе все колени. Может, пойдем домой? Там есть чудесная мягкая постель. В хозяйской спальне, которую ты еще не видела, но которую можешь считать своей.

– Домой, – повторила она, овладев собой.

– К нам домой.

Они встали, соорудив из простыни греческую тогу, и направились к себе домой, взявшись за руки.

Когда они вернулись, Линнет улыбалась всем: от Прафрока до герцога. Никто даже не заметил, что ее кожа приобрела клубничный оттенок.

Радость, светившаяся на ее лице и в глазах, ослепляла.

Эпилог

Спустя несколько лет

– Не понимаю, почему ты зовешь маму Ягодкой? – спросил маленький мальчик своего отца в одно прекрасное летнее утро. Он разлегся на скале, наблюдая за своей сестренкой, которая плескалась в морском бассейне с их матерью.

– Это наше с ней имя, – отозвался отец, глядя на маму с особенной улыбкой на лице, которую мальчик не мог до конца интерпретировать.