Хедли повторила еще раз:
— Извини!
Оливер принялся тереть глаза, точно маленький ребенок, которому приснился страшный сон. Потом долго моргал, уставившись на Хедли. Она уговаривала себя не расстраиваться, хоть и понимала, что наверняка выглядит ужасно. Еще ночью, разглядывая свое отражение в крошечном зеркале над раковиной в тесном туалете, она поразилась, какой измученный у нее вид с опухшими от духоты и перепадов давления глазами.
Удивительно, что Оливер вообще на нее посмотрел! Хедли никогда особо не заботилась о прическе и макияже, не торчала часами перед зеркалом, хотя мальчишки в школе обращали на нее внимание, — она была стройной, маленькой блондиночкой, вроде бы даже хорошенькой. Однако сейчас собственный вид в зеркале ее напугал, а это было еще до того, как Хедли заснула во второй раз. Страшно представить, в каком она состоянии. Все тело ныло, глаза щипало, на блузке у самого ворота пятно от содовой, а что творится с волосами, даже думать не хотелось.
Оливер тоже выглядел иначе при дневном свете, как будто телевизор переключили на высокое разрешение. Ресницы его слиплись ото сна, а на щеке отпечатался шов от ее блузки. И не только в этом дело — он был каким‑то бледным, усталым, с покрасневшими глазами, — словно незнакомый.
Оливер потянулся, выгибая спину, и, щурясь, бросил взгляд на часы.
— Мы почти на месте.
Хедли кивнула, радуясь, что они не выбились из графика, хотя где‑то в глубине души и мечтала об отсрочке. Ей не хотелось выходить из самолета, несмотря на тесноту, неудобные сиденья и целый букет разнообразных запахов. Здесь так легко отвлечься, погрузиться с головой в разговоры, забыть обо всем, что осталось дома, и о том, что ждет впереди.
Пассажир, сидевший перед ними, открыл шторку, и в иллюминатор ворвался столб ослепительного света. Хедли невольно закрыла глаза рукой. Тьма отступила, ночное волшебство рассеилось. Хедли тоже подняла шторку. Небо за бортом ярко‑синее, слоеное от облаков, словно пирог. На него даже больно смотреть после долгих часов темноты.
В Нью‑Йорке четыре часа утра. В такую рань голос пилота по громкой связи звучит неестественно бодро.
— Приготовьтесь к посадке! — объявил он. — Мы прибываем в аэропорт Хитроу. В Лондоне погода неплохая, двадцать два градуса тепла, переменная облачность, возможен дождь. Приземляемся через двадцать минут, просьба всем пристегнуть ремни. Надеюсь, полет был приятным.
Хедли обернулась к Оливеру:
— Сколько это по Фаренгейту?
— Тепло.
А ее саму вдруг бросило в жар: может, это из‑за прогноза погоды, может, оттого, что солнце бьет в иллюминатор, а может, оттого, что рядом сидит этот парень в мятой рубашке и с раскрасневшимися щеками. Хедли, дотянувшись до рукоятки над головой, включила вентилятор и, жмурясь, направила себе в лицо струю холодного воздуха.
— Такие вот дела, — произнес Оливер, хрустя пальцами.
— Такие вот дела…
Они покосились друг на друга, и Хедли захотелось плакать от внезапной неуверенности на лице Оливера — точного отражения ее собственной. Вроде бы и не было четкой границы между вчерашней ночью и сегодняшним утром — всего лишь рассвело, но все непоправимо изменилось. Хедли вспомнила, как они стояли в тесном коридорчике возле туалетов, и казалось, что вот‑вот что‑то случится и мир станет другим. А теперь они просто двое вежливых незнакомцев, как будто все остальное ей примерещилось. Если бы можно было сейчас развернуться и полететь обратно, вокруг земного шара, догоняя ночь…
— Как ты думаешь, — севшим голосом спросила она, — мы все темы для разговора исчерпали за ночь?
— Исключено, — ответил Оливер, и от его улыбки, от тепла в его голосе у Хедли внутри словно начала раскручиваться туго сжатая пружина. — Мы еще не дошли до действительно важных вопросов.
— Например? — Хедли едва скрывала облегчение. — Почему Диккенс великий писатель?
— Ну что ты! Например, о том, что коалам грозит вымирание. Или о том, что Венеция тонет. — Он сделал паузу, дожидаясь ее реакции. Хедли молчала, и Оливер выразительно хлопнул себя по коленке. — Целый город уходит под воду! Можешь ли ты себе это представить?
Хедли с притворной серьезностью нахмурилась:
— Действительно, важная проблема.
— Еще бы! А о том, какой ущерб окружающей среде нанес наш самолет за время этого рейса, лучше даже и не вспоминать! А также о том, чем отличаются крокодилы от аллигаторов. И сколько продолжался самый долгий официально задокументированный полет курицы…
— Неужели ты и это знаешь?
— Тринадцать секунд. — Оливер наклонился прямо над ее коленями, чтобы выглянуть в иллюминатор. — Кошмар! Подлетаем к Хитроу и до сих пор не поговорили о летающих курицах. — Он указал пальцем на окно. — Видишь эти облака?
— Их трудно не увидеть, — заметила Хедли.
Самолет, снижаясь, почти целиком погрузился в плотный туман. Серая мгла прилипла к иллюминаторам.
— Это кучевые облака, знаешь?
— Наверное, должна знать.
— Самые лучшие!
— Почему?
— Потому что именно так и должны выглядеть облака. Так их рисуют в детстве. Здорово, правда? А вот солнце никогда не выглядит так, как его рисуют.
— В виде круга с торчащими лучами?
— Да‑да. И мои родные уж точно не выглядят так, как я их рисовал.
— Палка, палка, огуречик?
— Обижаешь! Я и пальцы на руках вырисовывал.
— Тоже в виде палочек?
— Ну скажи, правда здорово, когда природа хоть в чем‑то совпадает с искусством? — Он встряхнул головой и засиял довольной улыбкой. — Кучевые облака! Самые лучшие на свете!
Хедли пожала плечами:
— Я как‑то никогда об этом не задумывалась.
— Вот видишь! Есть еще куча тем, о которых нужно поговорить. Мы только начали!
Самолет уже опустился ниже облаков, плавно снижаясь в серебристое небо под ними. Видеть землю необъяснимо приятно, хотя, рассуждая логически, она еще слишком далеко — заплатки полей, бесформенные кучки зданий, серые ниточки дорог.
Оливер, зевая, откинул голову на спинку сиденья.
— Устал я что‑то. Надо было еще покемарить.
Хедли посмотрела на него с недоумением.
— Ну, поспать, — пояснил Оливер, нарочно повышая голос и напирая на гласные, чтобы получился американский акцент, хотя, скорее, это походило на южное произношение.
— Я как будто на курсы иностранного языка попала.
— Научитесь говорить на британском английском всего за семь часов! — изрек Оливер, соблюдая интонацию рекламного объявления. — Неужели ты не видела этого ролика?