— Он в церкви, — напомнила Вайолет, раздельно произнося слова, как будто подозревая, что у новой падчерицы Шарлотты винтиков в голове не хватает. — Вон там.
Хедли по‑прежнему не сделала ни шагу. Лицо Вайолет смягчилось:
— Послушай, у меня папа заново женился, когда я была чуть помладше тебя. Так что я все понимаю. Но, знаешь, все‑таки Шарлотта не худшая мачеха.
По правде, Хедли этого не знала. Она вообще почти ничего не знала о Шарлотте, но предпочитала не высказывать это вслух.
Вайолет нахмурила брови.
— Моя мачеха была просто ужасной. По крайней мере, я так думала. Я бесилась от любого ее требования, даже если это были сущие мелочи, которые и родная мама заставила бы меня делать, — например, ходить в церковь или мыть посуду. Злилась просто из‑за того, что она об этом просила. — Вайолет неожиданно улыбнулась. — А потом в один прекрасный день я поняла, что на самом деле злюсь не на нее, а на отца.
Хедли оглянулась на церковь и, помолчав, произнесла:
— Похоже, этот этап у меня уже позади.
Вайолет кивнула — быть может, осознав, что душеспасительные разговоры тут не помогут, — и неловко погладила Хедли по плечу.
Хедли, холодея от страха, направилась к церкви. Что можно сказать отцу, с которым не виделась два года, по поводу его свадьбы с незнакомой тебе женщиной? Если в подобных случаях и существуют какие‑то правила, Хедли с ними никто не познакомил.
В церкви было тихо. Все гости уже вышли на улицу и теперь дожидались, когда появятся новобрачные. Каблуки Хедли громко стучали по каменным плитам пола. Она направилась к лестнице, ведущей в подвал. Рукой провела по шершавой стене. Снизу, словно облачка дыма, всплывали обрывки разговора. Хедли остановилась и прислушалась.
— Значит, ты не против? — спрашивал женский голос.
Другой, тоже женский, что‑то отвечал совсем тихо, слов не разберешь.
— А я думала, тебе будет трудно.
— Нисколько, — отвечала вторая собеседница. (Хедли вдруг поняла, что это Шарлотта.) — К тому же она живет у своей матери.
Хедли, застыв на верхней ступеньке, постаралась не дышать.
«Вот он, момент истины! Сейчас мы все узнаем про злую мачеху!»
Сейчас она услышит, что о ней говорят гадости, как радуются, что она живет далеко и не будет мешать здесь, где никому не нужна. Хедли давно уже представляла себе в подробностях, какая ужасная на самом деле Шарлотта, и теперь так жадно ждала доказательств, что едва не пропустила следующую реплику.
— А мне хотелось бы познакомиться с нею поближе, — сказала Шарлотта. — Надеюсь, они все‑таки помирятся. Поскорей бы!
Ее приятельница негромко засмеялась:
— Скажем, в ближайшие девять месяцев?
— Ну…
Хедли услышала улыбку в голосе Шарлотты и отшатнулась, покачнувшись на высоких каблуках. В храме было темно и пусто, и Хедли вдруг пробрал озноб.
«Девять месяцев», — подумала она. Слезы защипали глаза.
Первая ее мысль — о маме, хоть Хедли и не знает, чего хочет, — защитить ее или сама ищет защиты. Так или иначе, больше всего на свете ей сейчас было нужно услышать мамин голос. Но телефон остался внизу, в той самой комнате, где находилась сейчас Шарлотта, и к тому же разве у нее хватит духу сообщить маме такую новость? Мама, конечно, в отличие от Хедли, многие жизненные передряги воспринимала спокойно, однако тут дело совсем особенное. Даже мама не сможет остаться невозмутимой, услышав такое ошеломляющее известие!
А Хедли, по крайней мере сейчас, невозмутимой точно никак не назовешь.
Она все еще стояла, оцепенев и не сводя глаз с лестницы, когда за углом раздались шаги и низкий мужской смех. Хедли отскочила, чтобы никто не подумал, что она подслушивает, хотя именно этим она и занималась. С деланым безразличием Хедли принялась разглядывать свои ногти. Из‑за угла появился папа со священником.
— Хедли! — Папа хлопнул ее по плечу, словно они виделись каждый день. — Познакомься, это преподобный Уокер.
— Рад встрече, моя дорогая! — Пожилой священник пожал ей руку и обратился к папе: — Эндрю, увидимся на приеме. Еще раз поздравляю!
— Большое спасибо, ваше преподобие!
Священник удалился слегка косолапой походкой. Черная сутана его развевалась, точно плащ.
Проводив его взглядом, папа с улыбкой повернулся к Хедли:
— Так хорошо тебя видеть, детеныш!
От этих слов у Хедли губы задрожали, взгляд уткнулся в пол, а в голове крутились все те же два слова: «Девять месяцев».
Отец стоял так близко, что она чувствовала резкий мятный запах его лосьона после бритья, и от нахлынувших воспоминаний сердце снова заколотилось быстрее. Он как будто чего‑то ждет. Чего? Можно подумать, она должна первой заговорить о происходящем, раскрыть перед ним душу и выложить сердце прямо на каменный пол, как будто это у нее завелись какие‑то секреты.
Она так давно пряталась от него, так старалась полностью исключить его из своей жизни… Можно подумать, это легко — все равно что бумажную куклу убрать в шкаф. А оказывается, на самом деле это он прятал от нее нечто очень важное.
— Поздравляю, — сипло произнесла Хедли, терпеливо перенося отцовские объятия. Впрочем, он так и не решился обнять ее как следует и в итоге неуклюже похлопывал по спине:
— Я рад, что ты успела.
— Я тоже, — ответила она. — Было красиво.
— Шарлотта в восторге от тебя.
Хедли немедленно ощетинилась.
— Замечательно, — еле процедила она.
Папа с надеждой улыбнулся:
— Думаю, вы с ней быстро подружитесь.
— Замечательно, — повторила Хедли.
Папа, кашлянув, принялся поправлять галстук‑бабочку. Ему явно было неловко, хотя неясно — из‑за костюма или из‑за всей ситуации в целом.
— Слушай, — вдруг заговорил он, — хорошо, что мы с тобой наедине. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.
Хедли выпрямила спину и приготовилась принять удар. Она не успела даже осознать, что папа все‑таки решился рассказать ей о ребенке, — была слишком занята вопросом, как ей реагировать. Мрачно промолчать? Изобразить удивление? Сказать, что не верит?
Когда же на нее наконец обрушился удар, лицо Хедли совершенно ничего не выражало, словно только что вымытая классная доска.
— Шарлотта надеялась, что мы тобой станцуем на приеме — ну, понимаешь, отец с дочерью…
Почему‑то эти слова поразили Хедли куда больше, чем, казалось бы, та более серьезная новость, которую она ожидала услышать.
Папа поднял руки.
— Я все понимаю! Я говорил ей, что ты не захочешь и ни за что не выйдешь при всех со своим стариком…