— Тогда почему ты от нее ушел?
Папа отшатнулся, как от удара, и чуть приоткрыл рот.
— Хедли… — негромко начал он.
Она замотал головой:
— Ничего, ничего! Считай, что я ни о чем не спрашивала.
Папа одним движением поднялся на ноги. Хедли подумала — сейчас он уйдет, но папа присел рядом с ней на край кровати. Хедли устроилась боком, чтобы не смотреть ему в лицо.
— Я маму до сих пор люблю, — сказал он вполголоса.
Хедли хотела что‑то произнести, но папа продолжил говорить, не позволяя себя перебивать:
— Естественно, уже по‑другому. Тут еще и чувство вины. И все‑таки я хочу, чтобы ты знала: она мне очень дорога.
— Тогда как ты мог…
— Уйти?
Хедли кивнула.
— Нельзя было иначе, — просто ответил папа. — Но это не значит, что я ушел от тебя.
— Ты остался в Англии.
— Да, знаю, — засмеялся он. — Так ведь ты тут ни при чем!
— Ага, точно. — В ней понемногу начала разгораться привычная злость. — Один ты при чем.
Ей хотелось, чтобы он спорил, возражал, достоверно исполнял роль стареющего эгоиста, которую Хедли для него придумала и лелеяла все эти долгие дни, недели и месяцы. А он сидел, понурив голову и стиснув руки, и даже не пытался оправдываться.
— Я влюбился, — беспомощно проговорил он.
Галстук‑бабочка опять съехал набок. Хедли вдруг вспомнила, что сегодня все‑таки его свадьба. Папа рассеянно потирал подбородок, глядя куда‑то в сторону.
— Я не надеюсь, что ты поймешь. Знаю, я поступил плохо. Я худший отец на свете. Знаю, все знаю, поверь.
Хедли молчала и ждала, что еще он скажет. Ей‑то сказать было нечего. Скоро у него будет новый ребенок — возможность начать все сначала. Этому ребенку он будет хорошим отцом. Его он не бросит.
Папа сжал пальцами переносицу, словно отгоняя головную боль.
— Я не жду, что ты меня простишь. Прежнего не вернуть. Но, если ты не против, я хотел бы начать заново. — Он кивнул на дверь в соседнюю комнату. — Конечно, все изменилось, поначалу будет трудно, но мне правда очень хочется, чтобы ты присутствовала в моей новой жизни.
Хедли опустила глаза. На нее, будто ватное одеяло, разом навалилась усталость.
— Мне и старая жизнь нравилась, — проговорила Хедли, сдвинув брови.
— Понимаю. Но ты и сейчас мне нужна.
— Маме тоже.
— Я знаю.
— Просто…
— Что?
— Лучше бы ты остался.
— Я понимаю, — в тысячный раз повторил папа.
Хедли ждала: сейчас он скажет, что так лучше для них всех. Мама постоянно это твердит во время подобных разговоров.
Но он молчал.
Хедли сдула с лица выбившуюся из прически прядь волос. Как там сказал Оливер? Что ее папе хватило характера не остаться. А может, Оливер прав? Трудно представить, как бы они жили, если бы он тогда расстался с Шарлоттой и вернулся домой к Рождеству. Так было бы лучше? Или вышло бы так, как в семье Оливера, — каждый кутается в свою обиду, словно в душное, тяжелое одеяло, и все молчат? Хедли прекрасно знала, что невысказанное иногда бывает хуже слов, произнесенных вслух. Так вышло у нее с папой; а могло быть и у папы с мамой, случись все иначе. Как все‑таки лучше? Никто не знает наверняка.
Зато Хедли знала другое: сейчас папа счастлив. По лицу видно, даже когда он сидит, обреченно сгорбившись, не смея обернуться и посмотреть ей в лицо. Даже в эту минуту, несмотря ни на что, его глаза сияют. Совсем как мамины, когда рядом Харрисон.
— Пап? — очень тихо окликнула отца Хедли. — Я рада, что ты счастлив.
Отец не смог скрыть своего удивления:
— Ты рада?
— Конечно.
С минуту они молчали, потом папа снова посмотрел ей в глаза:
— Знаешь, что могло бы сделать меня еще счастливее?
Хедли вопросительно подняла бровь.
— Если бы ты хоть иногда приезжала к нам погостить.
— К вам?
Он расплылся в улыбке:
— Ну да, в Оксфорд.
Хедли попробовала представить, какой у них дом. В ее воображении возник образ классического английского коттеджа, — наверное, из какого‑нибудь фильма.
Интересно, есть ли там для нее комната? Спросить Хедли не решалась. Если даже и есть, ее наверняка скоро отдадут новорожденному.
Хедли не успела ответить папе. В дверь постучали, и он сказал: «Войдите!» Появилась Вайолет, чуть покачиваясь на высоких каблуках, с пустым бокалом в руке.
— Тридцатиминутная готовность! — объявила она, взмахнув рукой, на которой красовались часы.
За толпой подружек невесты было видно, как Шарлотта, не вставая с кресла, выгнулась назад.
— Нет‑нет, не спешите! — воскликнула она. — Все равно без нас не начнут!
Папа встал, погладил Хедли по плечу.
— Мы вроде все уже обсудили, — проговорил он.
Хедли поднялась вслед за ним и тут заметила свое отражение в зеркале — опухшие глаза и все тому подобное…
— Мне, наверное, надо бы немножко…
— Верно‑верно!
Вайолет схватила ее за локоть и подала знак остальным дамам. Дамочки тут же вспорхнули и, отставив в сторону бокалы, в едином порыве поспешили в ванную комнату. Там они окружили Хедли плотным кольцом, причем у каждой в руках имелось какое‑нибудь орудие — щетка, расческа, тушь для ресниц или щипцы для завивки. Вайолет приступила к допросу:
— Так, из‑за чего слезы?
Хедли хотела было покачать головой, но побоялась шевельнуться — ее одновременно тормошили со всех сторон дамы с колюще‑режущими предметами.
— Ни из‑за чего, — коротко ответила она.
Тюбик губной помады замер в руке Уитни.
— Из‑за папы?
— Нет.
— Тебе, наверное, тяжело смотреть, как он снова женится, — предположила Хилари.
— Угу, — отозвалась Вайолет откуда‑то с пола. — Только это были не семейные слезы.
Уитни перебирала волосы Хедли.
— А какие?
— Слезы по мальчику, — ответила Вайолет игриво.
Джоселин попыталась ликвидировать пятно на платье Хедли, применяя поочередно то воду, то белое вино.
— Какая прелесть! — воскликнула она. — Давай рассказывай! Хедли отчаянно покраснела:
— Да нет, ничего похожего! Честное слово!