Кожа его оставалась мёртвенно-серой и казалась куском старой заношенной тряпки. Дыхание было хриплым. Нехорошо. Кэсерил знал, что люди в таком состоянии могут как выжить и поправиться, так и умереть.
— Не могу сказать, — наконец ответила женщина, словно повторяя мысленный прогноз Кэсерила.
— Тогда оставьте нас пока. Акушерка присмотрит за ним.
— Да, ваше преосвященство. — Лекарка поклонилась и обратилась к акушерке: — Пошлите за мной, если он очнётся или поднимется температура и начнутся судороги, — после чего она собрала свои инструменты.
— Лорд ди Паллиар, благодарю вас за помощь, — сказал настоятель. — Лорд Кэсерил, задержитесь, пожалуйста.
Палли сказал только:
— Всегда к вашим услугам, ваше преосвященство.
И после секундной паузы, с намёком посмотрев на Кэсерила, добавил как бы между делом:
— О, ты же в порядке, Кэс?..
— Пока да.
— Ну, тогда я, пожалуй, вернусь в дом Дочери. Если тебе что-нибудь понадобится, в любое время посылай за мной туда или во дворец Джеррина, и я немедленно приду. Тебе не следует выходить одному. — Он строго взглянул на Кэсерила, чтобы удостовериться, что тот понял его слова как приказ, а не как любезность. Затем Палли поклонился и, открыв дверь перед врачом, последовал за нею в коридор.
Как только дверь закрылась, Менденаль повернулся к Кэсерилу и беспомощно развёл руками.
— Лорд Кэсерил, что нам делать?
Кэсерил вздрогнул.
— Пятеро богов, вы спрашиваете меня?
Менденаль скорбно поджал губы.
— Лорд Кэсерил, я являюсь старшим настоятелем Кардегосса всего два года. Меня избрали, потому что я хороший управляющий и — как я полагаю — потому что хотели уважить мою семью, ибо мой брат, а прежде мой отец были могущественными провинкарами. Я вступил в орден Бастарда в возрасте четырнадцати лет; мой отец сделал тогда щедрое пожертвование, чтобы обеспечить моё продвижение в будущем. Я всю свою жизнь верой и правдой служил богам, но… они не говорят со мной. — Он посмотрел на Кэсерила, затем перевёл взгляд на акушерку Матери — в его глазах стояло странное выражение беспомощной зависти, лишённое какой бы то ни было враждебности. — Когда обычный человек оказывается в одной комнате с тремя святыми… если у него есть хоть капля мозгов, он будет просить у них наставлений, а не пытаться их вразумлять.
— Но я не… — Кэсерил осёкся. Сейчас у него были куда более срочные дела, чем теологические споры по поводу точного названия его нынешнего состояния. Хотя если это было святостью, то боги, для того чтобы проклясть его, должны были бы превзойти самих себя. — Досточтимая служительница, простите, я забыл ваше имя.
— Клара, лорд Кэсерил.
Кэсерил поклонился.
— Служительница Клара. Вы сейчас видите, вернее, не видите свечения Умегата? Мне раньше не доводилось с таким сталкиваться — может быть, когда человек спит или без сознания, его свечение гаснет?
Она покачала головой.
— Боги всегда с нами — не важно, спим мы или бодрствуем, лорд Кэсерил. Уверена, что сила моего внутреннего зрения значительно уступает вашей, но, бесспорно, Бастард снял сень своего присутствия с просвещённого Умегата.
— О нет, — выдохнул Менденаль.
— Вы уверены? — спросил Кэсерил. — Это не может быть ошибкой нашего с вами внутреннего зрения?
Она посмотрела на него и печально улыбнулась.
— Нет. Я прекрасно вижу ваше сияние. Я увидела вас задолго до того, как вы вошли в дверь. Быть с вами в одной комнате почти больно — ваше сияние невыносимо яркое.
— Значит ли это, что магия зверинца разрушена? — встревоженно всплеснул руками Менденаль. — Нам теперь нечего противопоставить проклятию?
Клара замялась.
— Умегат больше не управляет этой силой. Не знаю, передал ли Бастард его полномочия кому-нибудь другому.
Менденаль с надеждой взглянул на Кэсерила.
— Например, ему?
Она нахмурилась и задумчиво поднесла руку ко лбу, словно защищая глаза от нестерпимого света.
— Если я и святая, как называл меня просвещённый Умегат, то весьма непримечательная. Если бы он в течение многих лет не учил меня, я бы думала до сих пор, что мне просто везёт в моей работе.
Удача, однако, как отметил про себя Кэсерил, его самого отнюдь не баловала с того времени, как он попал в этот созданный богами лабиринт.
— Кроме того, Мать действует через меня только иногда. А лорд Кэсерил… сияет. С того самого дня, как я увидела его на похоронах лорда Дондо. Белый свет Бастарда и голубая чистота леди Весны… оба сразу… постоянное живое присутствие двух богов, и всё это сплетается с какой-то тёмной субстанцией, суть которой я не могу понять. Умегат увидел бы лучше. Если Бастард и добавил ещё света к тому, что уже было, я не могу этого определить.
Старший настоятель дотронулся до лба, губ, солнечного сплетения, пупка и положил ладонь с разведёнными пальцами на сердце, пожирая Кэсерила голодным взглядом.
— Два бога, два бога одновременно! И в этой комнате!
Кэсерил наклонился и прижал руки к животу; пояс, впивающийся в тело, не давал забыть о таившемся под ним ужасе.
— Разве Умегат не поставил вас в известность о том, что я сделал с лордом Дондо? Разве вы не говорили с Роджерасом?
— Да-да, я имел также и беседу с Роджерасом — он хороший человек, но, конечно, не смог понять…
— Он понял лучше, чем вам кажется. В своём животе я ношу смерть и убийство. Чудовище, которое — насколько я понял — принимает не только психическую, но и физическую форму; чудовище, адская смесь из демона и проклятого призрака Дондо. Оно кричит по ночам голосом Дондо, используя самые грязные его выражения — язык ди Джиронала и при жизни был грязнее сточной канавы. У него нет иного выхода, кроме как вырваться из меня. Это не святость, это — мерзость.
Менденаль заморгал и отступил. Кэсерил стиснул голову руками.
— У меня кошмарные сны. И жуткая боль в животе. И ярость. А ещё я боюсь, что Дондо просочится наружу.
— О боги, — пробормотал Менденаль. — Умегат сказал только, что с вами не всё просто и что лучше предоставить вас ему.
— Не всё просто, — тупо повторил Кэсерил. — Да, я ещё не сказал вам о призраках?
То, что они казались ему самой малой из его тревог, наверняка тоже кое-что значило.
— О призраках?
— Ну да. Все привидения Зангра следуют за мной по пятам, словно свита, а по ночам толкутся у моей постели.
— Ох, — вдруг обеспокоился Менденаль. — Ой-ой-ой.