— Мэм, — говорю я, — пожалуйста, не могли бы вы сделать мне одолжение?
— В чем дело, дорогая? — мгновенно отвечает она.
— У меня там в зале подруга…
— Та, что не умеет вести себя в приличном обществе?
Я вздрагиваю.
— Да, мэм.
— И что насчет нее?
Я колеблюсь.
— Похоже… она сейчас задумалась о чем-то личном. Пока я здесь, а она там одна…
— Вы не хотите застать ее врасплох?
Ее проницательность заставляет меня помолчать. Я смотрю на нее. «Ох уж эти стереотипы! — думаю я. — Никакой от них пользы». Мне она показалась старой каргой, готовой осудить всех на свете. Теперь я вижу перед собой воплощение житейской мудрости.
— Да, мэм, — тихо говорю я. — Она, как бы это сказать, немного грубовата, но у нее очень доброе сердце.
Глаза женщины теплеют. У нее замечательная улыбка.
— Многие великие люди ели руками, дорогая. Доверьтесь мне. Подождите тридцать секунд и выходите.
— Спасибо.
Я благодарю ее от всего сердца и знаю, что она это понимает.
Она молча выходит из дамской комнаты. Я жду чуть больше, чем тридцать секунд, и следую за ней. Выглядываю из-за угла и не могу сдержать удивления: брови ползут вверх. Женщина стоит у нашего столика и грозит Келли пальцем. Я быстро подхожу.
— Есть люди, которым хочется пообедать в тишине, — говорит женщина.
Тон скорее укоризненный, чем обвиняющий. Моя мама была мастерица на такие штучки.
Келли сердито смотрит на женщину. Я чувствую, как сгущаются тучи, и спешу на помощь. Женщина оказала мне услугу, нужно позаботиться, чтобы она не пострадала.
— Келли, — говорю я подруге, кладя руку ей на плечо, — нам пора идти.
Келли продолжает хмуриться, но женщина спокойна, как щенок, развалившийся на солнце.
— Келли, — повторяю я настойчиво.
Она смотрит на меня, кивает, встает и надевает темные очки роскошным жестом, вызывающим у меня восхищение. 9-9-10 — такой вердикт вынесли бы судьи, почти идеальный результат. Олимпийские игры снежных королев в этом году проходят в жаркой обстановке, толпа ревет…
— Чем скорее мы уйдем, тем лучше, — говорит она презрительно, хватает сумку и кивает женщине: — Всего доброго.
«Чтоб ты сдохла», — уточняет ее тон.
Я тороплюсь уйти. Бросаю взгляд через плечо на женщину. Она одаряет меня очаровательной улыбкой.
Доброта незнакомых людей еще раз приходит мне на выручку.
Обратный путь отмечен ворчанием Келли. Я киваю и что-то бормочу в ответ на выпады против «старых кошелок», «сушеных летучих мышей» и «элитных мамочек». Я думаю о том тоскливом взгляде, который так не подходит моей подруге.
На парковке я решаю, что на сегодня достаточно. «Навещу заместителя директора в другой раз».
— Спасибо, Келли. Скажи Алану, что вскоре навещу вас опять. Хотя бы для того, чтобы поздороваться.
Она грозит мне пальцем:
— Обязательно скажу, лапонька. Но не смей больше игнорировать телефонные звонки. В ту ночь ты потеряла не всех, кто тебя любит. У тебя остались друзья, и не только по работе. Не забывай об этом.
Она садится в машину и уезжает. Главное, чтобы последнее слово осталось за ней. Такая уж у нее манера. И я рада, что она не изменилась.
Я сажусь в машину и понимаю: сегодня был новый день. Жизнь продолжается. Не стоит вышибать себе мозги.
Да и как я могу это сделать? Ведь я не в состоянии поднять собственный пистолет.
Я провожу ужасную ночь, вижу прямо-таки хит ночных кошмаров. В нем присутствует Джозеф Сэндс в костюме демона, а Мэтт улыбается мне окровавленным ртом. Затем мне снится Келли в «Сабвее», она отрывает взгляд от печального листка бумаги, достает пистолет и стреляет пожилой даме в голову. После этого она начинает с бульканьем тянуть из стакана через соломинку, губы у нее неестественно красные и толстые. Она ловит мой взгляд и подмигивает мне. Она похожа на одноглазого вампира.
Я просыпаюсь дрожа и соображаю, что звонит телефон. Смотрю на часы. Пять утра. Кто может звонить в такое время? Мне никто не звонил с утра пораньше с той поры, как я ушла в отпуск.
Жду, когда прекратится дрожь, и беру трубку.
— Алло?
Через секунду молчания голос Келли:
— Привет, лапонька. Извини, что разбудила, но… Тут у нас кое-что, тебя касающееся.
— Что? Что случилось?
Пауза. Меня вновь охватывает дрожь. Теперь от злости.
— Черт возьми, Келли. Говори.
Она вздыхает.
— Ты помнишь Энни Кинг?
Я удивляюсь:
— Помню ли я ее? Да, я ее помню. Моя близкая подруга. Переехала в Сан-Франциско примерно десять лет назад. Но мы обязательно созваниваемся, хотя и нечасто. Я крестная мать ее дочери. Так что я ее помню. Почему ты спрашиваешь?
Келли шепчет в сторонку:
— Черт. — Она произносит ругательство так, будто кто-то ударил ее в живот. Затем продолжает обычным тоном: — Я не знала, что она твоя подруга. Думала, что просто давняя знакомая.
Я чувствую, как меня охватывает ужас. Ужас и догадка. Я знаю, что случилось. Вернее, я думаю, что знаю. Но мне нужно услышать это от Келли, прежде чем я поверю.
— Говори.
Она тяжело вздыхает и неохотно сообщает:
— Она умерла, Смоуки. Убита в собственной квартире. Дочь жива, но находится в ступоре.
Кажется, рука онемела: я боюсь выронить трубку.
— Где ты сейчас, Келли? — спрашиваю я.
— В офисе. Мы собираемся отправиться на место преступления на частном реактивном самолете через полтора часа.
Даже через шок я ощущаю глубокое сомнение в голосе Келли. Понимаю: есть что-то, чего она не хочет говорить.
— В чем дело, Келли? О чем ты умалчиваешь?
Несколько секунд колебаний, затем еще один вздох:
— Убийца оставил для тебя записку, лапонька.
Я некоторое время сижу молча. Не могу сразу врубиться.
— Встретимся в офисе, — говорю я и кладу трубку, не дожидаясь ответа.
Я сижу некоторое время на краю постели. Обхватываю голову руками, пытаюсь заплакать, но глаза остаются сухими. Почему-то так еще больнее.
Еду в офис. Еще нет и шести часов. Раннее утро — лучшее время в Лос-Анджелесе для автомобилиста. Единственное время, когда на дорогах нет пробок. Большинство людей за рулем в это время направляются к чему-то дурному или возвращаются после чего-то дурного. Я хорошо знаю эти ранние утра. Я вела машину сквозь туман и серый свет начинающейся зари много раз, спеша на место кровавого преступления. Как и сейчас. Всю дорогу я думала об Энни.