И тогда я тоже стала зверем. Без всяких сомнений подняла пистолет и прицелилась ему в голову…
Ужас. Ужас, ужас, ужас, длящийся вечно, нескончаемый ад на земле.
Затем я услышала свой крик. Крик, длящийся вечно, нескончаемый крик, ад на земле. Я выстрелила в Сэндса. Снова выстрелила. Я не собираюсь прекращать стрельбу, пока есть патроны. И тут…
— О Господи, Келли! — Мои глаза наполняются слезами. — Господи, Господи, прости меня!
Она берет меня за руку, качает головой.
— Ты не виновата, Смоуки. — Она сжимает мою руку. Почти до боли. — Честно. Ты тогда ничего не соображала.
Нет, я помню, как Келли ворвалась в дом, как увидела ее с пистолетом в руках. Я помню, как она приближалась ко мне с особой осторожностью, как просила положить пистолет на пол. Помню, как я кричала на нее. Как она приближалась ко мне. Я знала, что она хочет забрать у меня пистолет, и еще я знала, что не могу ей этого позволить. Мне еще нужно было приложить дуло к виску, выстрелить и умереть. Я заслужила смерть, потому что убила своего ребенка. Поэтому я сделала, как мне тогда казалось, единственно разумную вещь. Я направила пистолет на Келли и выстрелила.
Мне просто повезло, что кончились патроны. Думая об этом сейчас, я вспоминаю, что она даже не замедлила движения, продолжала двигаться ко мне, пока не подошла достаточно близко, чтобы забрать у меня пистолет и отбросить его в сторону. Что было после этого, я практически не помню.
— Я могла тебя убить, — шепчу я.
— Да нет. — Она снова улыбается. Улыбка по-прежнему печальная, но сквозь нее уже проглядывает та задорная Келли, которую я знаю. — Ты целилась мне в ногу.
— Келли, — я говорю это с укоризной, хотя и мягкой, — я все помню.
Я не целилась ей в ногу, я целилась ей в сердце.
Она наклоняется вперед и смотрит мне прямо в глаза:
— Смоуки, я доверяю тебе больше, чем доверяю кому-либо в этом мире. В этом смысле ничего не изменилось. Не знаю, что еще могу тебе сказать. Разве что я никогда больше не буду разговаривать с тобой на эту тему.
Я закрываю глаза.
— Кто знает!
Молчание.
— Я. Команда. Заместитель директора Джонс. Доктор Хиллстед. Больше никто. Джонс об этом позаботился.
«Вранье, — думаю я. — Они знают».
— Пока ты была в обмороке… Кстати, почти два часа.
Я чувствую, что она не все мне сказала.
— И что?
— Ну… тебе надо знать. Доктор Хиллстед знает о твоей реакции на это известие. Он, Дженни и остальные члены команды.
— Ты не сказала Джонсу?
Она отрицательно покачала головой.
— Почему?
Келли отпускает мою руку. Она выглядит смущенной, что для нее необычно. Встает и принимается ходить по палате.
— Я боюсь — мы все боимся, что, если расскажем, он все прихлопнет. Решит, что ты никогда не сможешь вернуться к работе. Вообще никогда. Мы знаем, ты и сама можешь принять такое решение. Но мы хотим, чтобы у тебя был выбор.
— Все согласились?
Она поколебалась.
— Все, кроме Джеймса. Он сказал, что сначала хочет поговорить с тобой.
Я закрываю глаза.
— Ладно. Пришли его. Пока я не знаю, как поступлю, Келли. Одно знаю точно: хочу вернуться домой. Хочу забрать Бонни, уехать домой и постараться во всем разобраться. Мне нужно утрясти все в голове раз и навсегда, или мне конец. Вы можете тут возиться с отпечатками и всем остальным. Мне нужно домой.
Она смотрит на пол, затем поднимает глаза на меня:
— Я понимаю. Приведу все в действие.
Она идет к двери. Останавливается и поворачивается ко мне:
— Есть еще одно, о чем тебе стоит подумать, лапонька. Ты знаешь оружие лучше, чем все, с кем мне приходилось встречаться. Возможно, когда ты навела на меня пистолет и нажала на курок, ты знала, что обойма пустая. — Она подмигивает и уходит.
— Возможно, — шепчу я сама себе.
Но я так не думаю.
Я думаю, что в тот момент я нажала на курок, потому что хотела, чтобы весь мир умер.
Джеймс входит и закрывает за собой дверь. Садится на стул рядом с кроватью. Молчит, и я не могу понять, о чем он думает. Впрочем, как всегда.
— Келли сказала, что ты хотел поговорить со мной, прежде чем решить, крысятничать насчет меня Джонсу или нет.
Он отвечает не сразу. Сидит и смотрит на меня. Очень утомительно.
— Так как?
Он поджимает губы.
— Вопреки тому, что́ ты скорее всего думаешь, я не возражаю против того, чтобы ты полностью вернулась к работе, Смоуки. Честно. Ты хорошо выполняешь свои обязанности, а для меня компетенция — главное.
— И что?
— Меня смущает то, что ты только на полпути. — Он жестом показывает на мое тело, распростертое на больничной койке. — Вот это, к примеру. Ты опасна, потому что ненадежна.
— Да чтоб ты сдох.
Он игнорирует мой выпад.
— Это правда. Подумай хорошенько. Когда мы с тобой были в квартире Энни Кинг, я видел старую Смоуки. Компетентную. И все остальные тоже. Келли и Алан уже снова начали на тебя полагаться. Вместе мы нашли улики, которые иначе бы были утеряны. Но хватило одного письма, и ты с копыт долой.
— Тут немного сложнее, Джеймс.
Он пожимает плечами:
— Только не в свете того, что действительно имеет значение. Или ты возвращаешься полностью, или совсем не возвращаешься. Потому что, если ты вернешься в таком виде, ты будешь для нас грузом. Теперь я скажу, на что готов согласиться.
— Валяй.
— Или ты возвращаешься в полном порядке, или ты, черт побери, держишься от нас подальше. Если ты возвращаешься в таком перекрученном состоянии, я иду прямиком к заместителю директора Джонсу, а если он не согласится с моими доводами, буду лезть выше, пока кто-нибудь не прислушается и не отправит тебя пастись на лужок.
Меня охватывает дикая ярость.
— Ну и наглый же ты урод.
Но его ничем не пробьешь.
— Так обстоят дела. Смоуки, я доверяю тебе. Если ты дашь мне слово, я знаю, что ты его сдержишь. Вот чего я хочу. Возвращайся в порядке или не возвращайся совсем. И это не подлежит обсуждению.
Я смотрю на него. И не нахожу в нем ни капли жалости.
«Да и не так много он просит, — неожиданно понимаю я. — Его доводы вполне резонны».
Но все равно я его ненавижу.
— Я даю тебе слово. Теперь убирайся отсюда к такой-то матери.