Что он еще откопает?
Я поворачиваюсь к Алану:
— Как она?
— Она наверху, в спальне, с Бонни. — Он устало смотрит на меня. — Бонни не хочет от нее отходить. — Он обхватывает голову руками. — Черт бы все побрал, Смоуки. Почему она?
Я вздыхаю, подхожу к нему и кладу руку ему на плечо:
— Потому что он знает, что так может задеть тебя больнее, Алан.
Он резко вскидывает голову. Глаза горят.
— Я достану этих сволочей!
Господи, а я как хочу их достать!
— Послушай, Алан, — говорю я, — не знаю, поможет ли тебе то, что я скажу, но послушай. Я думаю, что Элайне по крайней мере сейчас Джек-младший и компания не угрожают. У этого послания другая цель.
— Какая?
Я вспоминаю, что сказала мне Келли сегодня в начале дня.
— Это часть их игры. Они хотят, чтобы мы за ними охотились. И чтобы были в лучшей форме. Они хотят вызвать у нас личную заинтересованность.
Его лицо становится мрачнее.
— Им это удается.
Я киваю:
— Еще как.
Он вздыхает. Глубокий вздох, полный печали. Он смотрит на меня умоляющими глазами:
— Ты не могла бы подняться к ней?
Я снова касаюсь его плеча:
— Конечно.
Я с ужасом об этом думаю, но, разумеется, не отказываюсь.
Я стучу в дверь спальни, открываю ее и заглядываю в комнату. Элайна лежит на кровати спиной ко мне. Бонни сидит рядом и гладит ее по волосам. Когда я вхожу, Бонни смотрит на меня, и я замираю. Ее глаза полны гнева. Мы смотрим друг на друга, и я киваю. Да, я понимаю. Они обидели ее Элайну. Она вне себя от злости.
Я подхожу к кровати и сажусь на край. Снова в голове мелькают картинки из больницы. Глаза у Элайны открыты, смотрят в никуда. Лицо опухло от слез.
— Эй, — говорю я.
Она смотрит на меня. Снова глядит в пространство. Бонни продолжает гладить ее по голове.
— Знаешь, что больше всего меня огорчает, Смоуки? — наконец нарушает она тишину.
— Нет. Расскажи мне.
— У нас с Аланом никогда не было детей. Мы пытались, пытались и пытались, но так ничего и не вышло. Теперь я слишком стара, и мне приходится бороться с раком. — Она закрывает глаза, снова открывает. — И этот человек позволяет себе вторгаться в нашу жизнь. Смеяться над нами. Надо мной. Пугать меня.
— Да, именно это он и пытается сделать.
— Да. И у него получается. — Молчание. — Как ты думаешь, Смоуки, из меня вышла бы хорошая мать?
У меня дрожат губы. Меня приводит в ужас глубина страданий Элайны. На ее вопрос отвечает Бонни. Она трогает Элайну за плечо, и та поворачивается к ней. Бонни убеждается, что Элайна ее видит, и кивает.
«Да, — дает она понять. — Из тебя получилась бы замечательная мама».
Глаза Элайны теплеют. Она гладит девочку по щеке:
— Спасибо, милая. — Снова молчание. Элайна смотрит на меня: — Почему он это делает, Смоуки?
«Почему он это делал, почему он это делает, почему это все происходит? Почему именно моя дочь, мой сын, мой муж, моя жена?» — типичные вопросы родственников жертв.
— Если коротко, то ему просто нравится причинять боль. В данном случае он пытается запугать Алана. Таким образом он ловит кайф.
Я знаю, что это весьма приблизительный ответ. Еще труднее ответить на вопрос: «Почему я?» Каждый рассуждает примерно так: «Я хорошая мать/отец/брат/дочь/сын. Я не высовываюсь, я стараюсь. Конечно, иногда я подвираю, но чаще говорю правду, и я люблю людей, окружающих меня, как только умею. Я стараюсь чаще поступать хорошо, чем плохо, мне приятно, когда улыбок больше, чем слез. Я не геройствую и никогда не попаду в историю. Почему же именно я?»
Я не могу сказать им всем, что я на самом деле думаю. А думаю я вот что: «Почему? Потому что вы дышите и ходите и потому что зло существует. Потому что игральные кости были брошены и вам не повезло. В тот день Господь или забыл про вас, или, наоборот, вспомнил. Или ему приспичило проверить вашу веру. Правда заключается в том, что зло случается повсеместно, каждый божий день, и сегодня ваша очередь».
Кое-кто может посчитать такую точку зрения мрачной или циничной. Но что касается меня, она помогает мне не сойти с ума. Иначе мне придется допустить, что у плохих парней есть преимущество. Я предпочитаю думать следующее: «Нет никакого преимущества. Все просто: зло живет за счет добра, и сегодня у добра выдался не лучший день». Подобная логика, естественно, приводит к выводу, что завтра у зла будет дождливый день. Это и называется надеждой.
Ничего из этого не помогает, когда люди спрашивают: «Почему?» И я предпочитаю ограничиваться полуправдой, вроде той, которую я сейчас выдала Элайне. Иногда полуправда помогает ослабить боль, иногда нет. Чаще нет, потому что, когда тебе выпадает доля задать этот вопрос, тебя уже мало интересует ответ.
Элайна задумывается. Затем смотрит на меня. Я вижу на ее лице несвойственное ей выражение. Гнев.
— Достань этого типа, Смоуки. Ты слышишь меня?
Я глотаю комок в горле.
— Обязательно.
— Прекрасно. Я знаю, ты его поймаешь. — Она садится. — Теперь я хочу попросить тебя об одолжении.
— Все, что хочешь.
Я действительно готова для нее на все. Если она попросит меня достать с неба звезду, я расстараюсь.
— Скажи Алану, чтобы пришел сюда. Я его знаю. Он там сидит и винит себя. Скажи ему, чтобы он бросил это занятие. Он мне нужен.
Да, она потрясена, но уже взяла себя в руки и стала такой же сильной, как всегда. И я осознаю то, что знала уже давно: я люблю эту женщину.
— Будет сделано. — Я поворачиваюсь к Бонни: — Пора идти, солнышко.
Она качает головой: «Нет». Кладет руку на плечо Элайны, затем сжимает его. Я хмурюсь:
— Солнышко, мне кажется, сегодня не стоит мешать Элайне и Алану.
Она трясет головой: нет, и все тут.
— Мне бы хотелось, чтобы она осталась, если ты не возражаешь. Бонни очаровательна.
Я тупо смотрю на Элайну:
— Ты уверена?
Она протягивает руку, гладит Бонни по волосам.
— Уверена.
— Ну… тогда ладно.
«Кроме того, — думаю я, — понадобится чудо, чтобы сегодня оторвать девочку от Элайны».
— Тогда я пойду, Бонни. Я зайду навестить тебя утром, солнышко.
Она кивает. Я направляюсь к двери и оборачиваюсь, слыша за собой легкие шаги. Бонни слезла с кровати и смотрит на меня. Хватает меня за руку, заставляет наклониться к ней. На лице беспокойство.