— Верно. Ты говорила, они побывали в твоем доме?
— Да. Я поменяла замки.
— Но они могли установить «жучки» раньше. Ты хочешь, чтобы я их поискал? Это может занять несколько часов.
— Если они есть, я хочу знать, где они установлены. Но пусть они остаются на старых местах.
Он поднимает рюкзак:
— Тогда веди меня в дом.
Сначала Томми проверяет мой сотовый телефон. Затем принимается за комнаты. Я звоню членам своей команды.
— Ты проверил списки подписчиков, Джеймс?
— Пока нет. Пока мы связываемся с владельцами разных компаний.
— Продолжай в том же духе.
Он молча вешает трубку. Козел.
Келли находится в лаборатории вместе с Джином, который, верный своему слову, ускоренно проводит анализы на ДНК.
— Он делает все возможное, Смоуки. Некоторых вытащил из постели. Наш Джин — товарищ решительный.
— Его можно понять.
— Верно. Мне безразлично, как она зарабатывала деньги, лапонька. Она была молода. Вполне могла потом измениться, найти себе другую профессию. Он лишил ее всех возможностей.
— Я знаю, Келли. Именно поэтому мы должны достать его. Ты там продолжай и, если сможешь, найди возможность выспаться.
— Ты тоже, Смоуки.
Алан — последний, кому я звоню. Я сообщаю, что Бонни и сегодня у него дома.
— Конечно, какие проблемы, — говорит он. Молчит. — На следующей неделе она начинает делать химию.
Снова в горле возникает комок. Уже привычная реакция на неприятности.
— Все обойдется, Алан.
— Стакан наполовину полон, так?
— Именно.
— Спокойной ночи. — Он вешает трубку, а я продолжаю смотреть на телефон.
Хотя Томми ходит по дому, мне кажется, что вокруг тихо и пусто. Я начинаю скучать по Бонни. Обстоятельства, приведшие ее в мой дом, ужасны, и если бы я могла что-то изменить, обязательно изменила бы. Но правда остается правдой. Я по ней скучаю.
Я сознаю, что стремлюсь решить это дело не только для того, чтобы убрать Джека-младшего и иже с ним с лица земли. Я хочу создать для Бонни настоящий дом. Я думаю о будущем и жду его. Я не делала этого с того дня, когда убила Джозефа Сэндса.
Томми бродит по дому. Я включаю телевизор в гостиной и устраиваюсь напротив. Надо же чем-то занять себя в ожидании будущего.
Мне двенадцать лет. Лето. Прекрасное лето. Мой отец жив, и я не имею ни малейшего понятия, что он умрет раньше, чем мне исполнится двадцать один год. Мы на пляже Зума, сидим на жарком солнце. Я чувствую, как холодные капли океанской воды испаряются с моей кожи, слизываю соль с губ. Я молода, я на пляже, и мой отец меня любит.
Совершенно идеальный момент.
Отец смотрит в небо. Я бросаю на него взгляд и вижу, что он улыбается и качает головой.
— Ты что, папа?
— Думаю вот, каким разным бывает солнце, радость моя. В каждом месте свое собственное солнце, ты это знаешь?
— Правда?
— Угу. Есть солнце Канзаса, солнце пшеничных полей. Есть солнце Бангора на Майне, оно проглядывает сквозь серые облака, освещает серое небо. Есть флоридское солнце, похожее на расплавленное золото. — Он поворачивается ко мне. — Но больше всего мне нравится калифорнийское солнце. Сухое, жаркое, в безоблачном, синем-синем небе. Как сегодня. Оно говорит: «Все еще только начинается, скоро случится что-то необыкновенное». Он поднимает голову к небу. Закрывает глаза и позволяет солнцу, которое он очень любит, нагревать ему лицо, в то время как легкий морской бриз лохматит ему волосы. Это был первый раз, когда я подумала: «Насколько же красив мой отец».
В то время я не совсем понимала, о чем он говорит, но это не имело значения. Зато я понимала, что он делится со мной чем-то сокровенным, потому что любит меня.
Когда я думаю об отце, о его сути, я вспоминаю тот день.
Мой отец был удивительным человеком. Мама умерла, когда мне было десять лет. Он тогда пошатнулся, но не упал. Никогда не оставлял меня наедине с самой собой, хотя очень горевал. Единственное, в чем я никогда не сомневалась в любых обстоятельствах, — это в том, что отец меня любит.
Я просыпаюсь от прикосновения и резко скатываюсь с дивана, одновременно выхватывая пистолет. Еще не успев открыть глаза. Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить: это Томми. Он вроде не напуган: просто стоит, опустив руки. Я убираю пистолет.
— Извини, — говорит он.
— Нет, это ты меня извини, Томми.
— Я закончил осмотр. Единственный «жучок», который мне удалось найти, установлен на твоем телефоне. Наверное, потому, что ты живешь одна. Если ты не разговариваешь сама с собой, телефон — единственное, что стоит прослушивать.
— Значит, телефон и машина.
— Да. Я вот что предлагаю. Я сегодня переночую здесь, на твоем диване. А завтра последую за тобой.
— Ты уверен, Томми? Насчет того, чтобы остаться здесь?
— Ты сейчас мой главный клиент. Моя работа — охранять тебя круглосуточно.
— Я совру, если скажу, что мне это не нравится. Спасибо.
— Без проблем. Я твой должник.
Я долго смотрю на него.
— Знаешь, Томми, по правде ты мне вовсе ничего не должен. Я просто делала свою работу. Сомневаюсь, что ты считаешь тех, кого охранял по долгу службы, своими должниками.
Он качает головой:
— Нет, не считаю. Но они считают себя моими должниками. Потому что речь шла об их жизни. Ты не бросила меня в тяжелую минуту. Не важно, считаешь ли ты меня своим должником, я сам считаю, что обязан тебе. — Он недолго молчит. — Мне только горько, что меня здесь не было, когда пришел Сэндс.
Я улыбаюсь:
— Мне тоже.
Он кивает:
— Сейчас я тебе нужен, и я здесь. Выспись хорошенько. Теперь тебе не о чем беспокоиться. — Он смотрит на меня, и его глаза меняются. Они каменеют. Леденеют. Замерзший гранит. — Любому, кому ты понадобишься, придется пройти через меня.
Я смотрю на Томми. Действительно смотрю. Думаю о сне про отца, обо всем, что случилось. Обо всем, что может случиться. Я изучаю его темные, глубокие глаза. Его красивое лицо. Чувствую томление.
— В чем дело? — мягко спрашивает он.
Я не отвечаю. Вместо ответа я безмерно удивляю себя, потому что становлюсь на цыпочки и целую его в губы. Я чувствую, как он цепенеет. И отталкивает меня.
— Вау, — говорит он.
Я смотрю вниз, боюсь встретиться с ним взглядом.
— Я настолько безобразна, Томми?
Следует длинная пауза. Я чувствую его руку на своем подбородке, он поднимает мою голову. Я не хочу видеть его лицо. Боюсь разглядеть на нем отвращение.