— Я, конечно, не специалист, — произнес Барри, — но мне кажется, что у этой девочки большие проблемы. Я имею в виду не только гору трупов.
Я внимательно осмотрела журнальный столик. Своими размерами он напоминал высокий круглый табурет. На нем стоял маленький черный будильник. Больше всего меня заинтересовали три маленьких выдвижных ящичка.
— Мы можем сейчас кого-нибудь позвать, чтобы отсюда сняли отпечатки пальцев? — спросила я Барри.
— Наверное… но зачем? — Он пожал плечами.
И я пересказала ему просьбу Сары. В ответ Барри смущенно сказал:
— Я не могу позволить тебе забрать дневник. Ты ведь знаешь.
Я вздрогнула и посмотрела на него. Он прав, конечно, я знала. Моя просьба противоречит цепочке улик и по крайней мере дюжине других правил криминалистики, нарушение которых довело бы Джонни Симмонса до апоплексического удара.
— Давайте позовем сюда Джонни, — сказала Келли. — Я придумала, что делать.
Оглядев спальню Сары Кингсли, Симмонс спросил:
— Ну, Кальпурния, объясни, что ты пытаешься тут сотворить?
— Джонни, безусловно, Смоуки не может взять дневник. Но я придумала сфотографировать каждую его страницу.
— Ты хочешь, чтобы мой фотограф тратил время на девчачий дневник?
— Да.
— Почему я должен все бросить и заниматься вашими проблемами?
— Потому, что ты можешь, мой сладкий, и потому, что это необходимо.
— Ладно, — сказал он, повернулся и направился к двери, — я пришлю вам Дэна.
Я уставилась на него, пораженная столь мгновенной и безоговорочной сдачей позиций.
— Как тебе это удалось? — спросил Барри.
— Я знаю волшебное слово, «необходимо», — ответила Келли. — Джонни не терпит лишних телодвижений во время работы. Но если от его команды требуется помощь, чтобы прояснить ситуацию, он будет работать не покладая рук. Убедилась на собственном опыте, — усмехнулась она.
Дневник, разумеется, оказался абсолютно черный, маленький, в мягкой кожаной обложке. Не мужской и не женский, но очень удобный.
Пунцовый от смущения Дэн, тот самый фотограф, был уже в спальне, с камерой.
— Мы хотели бы получить изображение каждой странички, по порядку, и достаточного размера, чтобы потом можно было распечатать и прочесть.
Дэн кивнул.
— Вы хотите скопировать дневник с помощью фотоаппарата?
— Совершенно верно, — подтвердила Келли.
Дэн снова покраснел и закашлялся. Близость Келли действовала на него подавляюще.
— Как… скажете, — запинаясь произнес он. — У меня есть свободная карта памяти на один гигабайт, я сниму на нее и отдам вам.
— Теперь осталось найти того, кто поможет открыть дневник. И я даже знаю, кто это будет, — сказала Келли и подняла руки, демонстрируя хирургические перчатки, которые уже успела натянуть.
Дэн успокоился и почувствовал себя в безопасности лишь за объективом своего фотоаппарата. Мы с Барри наблюдали за его действиями. Тишина в комнате прерывалась только звуками загоравшейся вспышки и шепотом Дэна, просившего Келли переворачивать страницы.
Мельком взглянув на почерк Сары, я наконец обнаружила хоть какой-то намек на женственность. Буквы были аккуратными, ровными и четкими, написанными — вот неожиданность! — черными чернилами. Они покрывали страницу за страницей, страницу за страницей. И я поймала себя на мысли: «О чем может написать девочка, окружившая себя черным цветом?» Но сразу же засомневалась, что действительно хочу это знать.
Подобные противоречия преследуют меня всю жизнь. Я понимаю, что мир прекрасен. С другой стороны, мне известно, насколько ужасным и безобразным может он стать. Наверное, я легко обрела бы счастье, если бы мне не нужно было сглаживать эти противоречия и постоянно задаваться вопросом: «Как я могу быть счастливой, если знаю наверняка, что именно сейчас кто-то попал в беду?»
Я вспомнила, как однажды ночью мы подлетали к Лос-Анджелесу — я, Мэт и Алекса. Мы возвращались из отпуска. Алекса сидела у иллюминатора, и когда мы снижались, рассекая облака, она изумленно ахнула:
— Мамочка, посмотри!
Я наклонилась и взглянула в иллюминатор. Внизу безбрежным морем огней сиял Лос-Анджелес.
— Красиво, правда?! — воскликнула она.
— Очень красиво, моя хорошая.
И это действительно было прелестно, прелестно и в то же время устрашающе. Потому что я знала, какие акулы плавали в этом море огней. Я знала, что в ту же самую минуту, когда Алекса, улыбаясь, широко открытыми глазами смотрела на проплывавший под нами город, в нем насиловали женщин, мучили детей, кто-то кричал, потому что не хотел так рано умирать.
Отец как-то сказал мне: «Обычный человек, если представится случай, скорее усмехнется, чем захочет узнать правду». Я убедилась в этом на собственном опыте и на опыте жертв. Надеясь остаться в неведении, начинаешь принимать желаемое за действительное. Я прочту дневник и позволю этим черным прописным буквам увлечь меня за собой, вот тогда и посмотрим, о чем они хотели мне рассказать.
Звуки работающего фотоаппарата наполнили комнату; каждый раз я вздрагивала, словно от выстрела.
Еще не было девяти, когда я направилась вниз. Увидев меня и Барри, Джон Симмонс жестом подозвал нас к себе. В руке он держал цифровой фотоаппарат.
— Думаю, вы обрадуетесь, — сказал Симмонс, — когда узнаете, что нам удалось снять с кафеля отпечатки ног преступника, скрытые, но вполне четкие.
— Здорово, спасибо, — ответила я.
— Жаль, что у нас нет базы данных, чтобы сразу же их проверить, — заметил Барри.
— И все-таки отпечатки — уже кое-что!
— Можете посмотреть!
— Как это? — нахмурился Барри.
— Вот, убедитесь сами, — сказал Симмонс, передав ему фотоаппарат.
Это была зеркальная цифровая 35-миллиметровая фотокамера с жидкокристаллическим экраном. Благодаря высокому разрешению такие камеры стали основным инструментом криминалистов для фиксации отпечатков.
Изображение на экране было мелкое, но мы сразу же увидели все, что Симмонс имел в виду.
— Это шрамы? — спросила я.
— Думаю, да.
Они покрывали подошвы. Длинные и тонкие, все шрамы располагались поперек, не было ни одного продольного.
Барри вернул камеру Симмонсу.
— Вы когда-нибудь видели подобное?
— Я видел. Трижды. В качестве добровольца я работал в «Международной амнистии» и принимал участие в посмертном исследовании жертв предполагаемых пыток, а также в поиске улик в городах, оказавшихся под подозрением. Эти шрамы напоминают следы, которые остаются на ступнях после ударов палкой или кнутом.