— Как дела, котенок? — спросила я.
Она улыбнулась в ответ: мол, все в порядке.
— Я очень рада.
Тогда Бонни показала пальчиком на меня.
— Как я себя чувствую?
Она кивнула.
— Прекрасно, — ответила я.
Бонни нахмурилась: мол, не ври.
Я широко улыбнулась:
— Мне разрешено иметь кое-какие секреты, малышка. Родители не обязаны все рассказывать детям.
Она пожала плечами, словно давая понять: «Мы такие разные».
Бонни десять лет, она и выглядит на десять, но это, пожалуй, все, что связывает ее со сверстниками. Раньше я все объясняла болью, которую ей пришлось испытать. Теперь знаю наверняка. У Бонни есть дар. Это не просто детская одаренность — Бонни способна сосредотачиваться, замечать мелочи и, самое главное, анализировать. Если что-нибудь занимает ее, прежде чем сделать вывод, она тщательно и глубоко продумывает каждую деталь.
Несколько месяцев назад я начала беспокоиться о ее образовании, и Бонни дала мне понять, что беспокоиться не о чем — она вернется в школу и обязательно наверстает упущенное. Бонни взяла меня за руку и повела в гостиную. Мы с Мэтом собрали вполне приличную библиотеку. Мы очень любили читать, свято верили в могущество книг и очень хотели, чтобы эта любовь передалась и Алексе. Мы никогда не избавлялись от уже прочитанных книг и даже заказали встроенный книжный шкаф во всю стену.
Каждый месяц мы с Мэтом тратили около часа на поиски чего-нибудь особенного для нашей библиотеки — Шекспира, Марка Твена, Ницше, Платона. И когда находили нужные книги, сразу же покупали и расставляли на полках. Конечно, мы не просто собирали коллекцию — мы читали. У нас не было ни одного случайного тома. Мы взяли себе за правило: никогда не покупать книг в угоду чужому вкусу.
Хотя мы с Мэтом не бедствовали, богатыми нас назвать было нельзя. Мы не собирались оставлять после себя массу имущества и ненужных вещей — мы надеялись завещать Алексе самое обычное: полностью оплаченный дом, память о нашей любви к ней и, может быть, небольшую сумму в банке. Мы также хотели оставить дочери то, что принадлежит только нам, ее родителям, наследие нашего сердца: наша библиотека, небольшое собрание книг, и должна была стать таким наследством. Алекса начала проявлять интерес к чтению незадолго до смерти. С тех пор я не добавила ни одной книги. Именно тогда мне стали сниться кошмарные сны, будто все здесь объято пламенем и горящие книги плачут от боли.
Бонни затащила меня в это забытое (или, скорее, избегаемое мной) место, достала с полки книгу и протянула мне. На обложке значилось «Как научиться рисовать?», автор был не раскрученный, но явно талантливый. Бонни показала пальчиком на себя.
— Ты прочитала ее? — догадалась я, правда, через минуту.
Она улыбнулась и кивнула, довольная, что ее поняли, и достала еще одну книгу «Основы акварельной живописи», а потом еще одну, «Искусство пейзажа».
— И эти тоже? — удивленно спросила я.
Бонни кивнула, затем снова показала на себя и, сделав задумчивое лицо, широким жестом обвела библиотеку.
Я смотрела на нее во все глаза, и наконец до меня дошло.
— Ты имеешь в виду, что, когда хочешь о чем-нибудь узнать, приходишь сюда и читаешь?
Бонни кивнула и радостно улыбнулась. «Я могу читать и учиться, и мне это очень нравится, — говорили ее глаза. — Разве этого не достаточно?»
Вот тут я сомневалась. Ведь помимо чтения существуют еще письмо и арифметика. «С чтением мы разобрались, но как же с остальным? И конечно же, меня волнуют проблемы общения Бонни с окружающим миром, с ровесниками, с мальчиками и так далее. Это ведь тоже целая наука, без нее в мире людей делать нечего». Вот какие мысли вихрем пронеслись у меня в голове. Тот факт, что Бонни читает книги по искусству и сама постоянно рисует, причем превосходно, немного успокоил меня, я позволила себе на некоторое время забыть о проблемах.
— Ну хорошо, — сказала я. — Но это «хорошо» — на сегодняшний день.
Раннее развитие личности Бонни проявляется не только в рисовании, но и в способности слушать, очень внимательно и необычайно терпеливо, в недетском умении проникать в душу собеседника и понимать его эмоциональное состояние. Конечно, во многих отношениях Бонни еще ребенок, от этого никуда не денешься, но в некотором смысле она гораздо проницательнее меня.
— Сегодня я навещала девочку по имени Сара, — вздохнула я и вкратце рассказала Бонни историю Сары.
Конечно, я не говорила о том, что Майкл принуждал Сару к сексу, или о подробностях убийства семьи Кингсли. Зато я рассказала Бонни самое важное: Сара — сирота; ее преследует плохой человек, которого она называет Незнакомцем, и сейчас эта маленькая женщина находится в ужасном отчаянии и даже готова навсегда исчезнуть из мира живых. Бонни напряженно слушала каждое мое слово. Когда я закончила, она погрузилась в глубокое раздумье. Затем повернулась ко мне, показала на себя, затем на меня и кивнула. Только через минуту нашего телепатического общения меня наконец осенило.
— Она такая же, как и мы, ты это хочешь сказать?
Бонни кивнула и, помедлив, выразительно указала на себя.
— Скорее, такая, как ты, — произнесла я.
Бонни кивнула.
Я пристально смотрела на нее.
— Ты имеешь в виду, что она видела, как убивали людей, которых она любила? Как и ты, когда убивали твою маму?
Бонни кивнула, а затем покачала головой. Словно говоря: «Да, но не совсем так». Закусила нижнюю губу и задумалась. Затем взглянула мне в глаза и, снова указав пальчиком на себя, отстранилась.
Теперь наступила моя очередь задуматься. Я внимательно смотрела на нее и вдруг поняла.
— Она такая, какой была бы ты, если бы не было меня.
Бонни кивнула, и личико ее стало печальным.
— Она одинока.
Бонни кивнула.
Общаться с Бонни — все равно что читать пиктографическое письмо. Не все воспринимается буквально. Огромную роль здесь играют знаки и живые картинки.
Бонни не сказала, что они с Сарой в одинаковой ситуации. Сара — юная девушка, которая потеряла все и всех, кого любила, и на этом их сходство заканчивается. На целом свете она одна. Бонни словно говорила: «Сара такая, какой бы я оказалась без Смоуки. Моя жизнь тоже представляла бы собой вереницу приемных семей и бесконечные воспоминания о том, как умирала мама».
У меня перехватило дыхание.
— Да, котенок, ты очень точно все описала.
У Бонни были свои «шрамы». Она не могла говорить, и до сих пор по ночам ее мучили кошмары, из-за которых она плакала и кричала во сне. Но она не одинока. У нее была я, а у меня — она, а это совсем другое дело.
Теперь я еще глубже понимала Сару: она тоже кричала по ночам, однако никто не утешал ее в объятиях, когда она просыпалась. И это продолжалось очень долгое время. Такая жизнь кого угодно заставит окружить себя со всех сторон черным цветом. Я задумалась. «А почему нет? Кругом сплошной мрак, так лучше всегда помнить об этом, чем потворствовать иллюзорным надеждам».