— А моя подруга Зина Безсонова собирается на фронт, — объявила Мура, заглядывая в лицо доктору. — Вы ее осуждаете?
— Не имею права, — серьезно ответил доктор. — Хотя война дело не женское.
— Даже если она едет к жениху?
— Даже если так. Ваша подруга неразумная девочка. Вы думаете, жених обрадуется ее приезду? Война страшна и для мужчин, слишком много страданий, крови.
Они свернули на набережную, пересекли проезжую часть и двинулись вдоль парапета до сходней на лед Невы, где наняли катал, и заскользили по ледяной дорожке, очерченной по бокам пушистыми елочками. Финские сани, ведомые опытными перевозчиками, двигались по колее резво.
Доктор Коровкин испытывал странное чувство; он сидел, обхватив двумя руками древко флага, и поглядывал на разрумянившуюся Муру — все происходящее казалось какой-то детской игрой.
На набережной их захватил человеческий поток, двигавшийся к Дворцовой: толпы студентов и штатских вперемешку с дамами запрудили не только набережную, но и параллельные улицы, модные шубы и форменные плащи соседствовали с чуйками и потертыми пальто бедняков. Порядок охраняли городовые с блестящими номерами на груди. Казалось, весь Петербург объединяло одно желание — жажда возмездия японцам за дерзкое нападение на русский флот у Порт-Артура. Тут и там гремело громкое «Ура!», летели в воздух шапки и фуражки, иногда из толпы выхватывали моряков и все с тем же громоподобным возгласом принимались качать их.
Естественно, в клокотавшем на Дворцовой человеческом море Мура и доктор не смогли отыскать бестужевок и остановились рядом со студентами из Технологического института; пуговицы их шинелей украшала характерная эмблема: скрещенные гаечный ключ и молот. Один из них держал в обнимку моченый арбуз и, отрезая ломти, угощал товарищей.
— Не желаете ли? — обернулся студент к Муре и доктору. — Вкусно!
При этом он вытягивал шею и разыскивал: кого-то взглядом в толпе.
— Нет, благодарю вас, — отказался доктор, чувствуя себя мальчишкой.
— А напрасно, — послышались голоса дружков арбузника, — Костя сам его вырастил!
— У себя в кадке, на кухне!
— Соколов у нас талантливый и даже гениальный!
Приступ всеобщего хохота поразил доктора: веселье казалось ему неуместным. Впрочем, скоро бесшабашный хохот был перекрыт пением: кто-то в толпе завел гимн «Славься, славься», и многотысячная толпа подхватила его, затем этот гимн сменил «Боже, царя храни», — и все закончилось очередным русским «ура». Сильный мороз щипал щеки, уши, на ногах мерзли пальцы, но народ и не думал уходить с площади. «Переживаем исторический момент», — загудел чей-то бас над ухом Клима Кирилловича. Он оглянулся, — радостные, оживленные лица были направлены к окнам дворца: там, сквозь запотевшие стекла мелькали военные мундиры, золотые н серебряные эполеты.
На балконе появился Государь. Доктор Коровкин и Мура и не заметили, как развеселый студент передал товарищам арбуз и стал протискиваться поближе к балкону.
Слова российского самодержца едва-едва долетали до слуха Муры. Он благодарил своих верноподданных и обещал скорую и блестящую победу. Мура слушала его, затаив дыхание.
Однако едва отзвучали последние звуки царской речи и раздались восторженные крики толпы, всеобщую гармонию слиянности властителя и его подданных нарушил жуткий нечеловеческий крик.
Мгновенно наступила тишина. Мура, схватив доктора за локоть, с ужасом увидела, как стоящая перед ней толпа бесшумно раздвигается, пятясь назад, и обнажается круглое пространство грязного затоптанного снега.
И посередине этого круга недвижно лежит тучный человек в черном пальто. Из-под пальто торчат неловко раскинутые ноги в черных брюках. С повернутой набок головы, обрамленной светлыми волосами и пышной русой бородой с бакенбардами, откатилась круглая мерлушковая шапка… А в спине человека торчит, поблескивая, рукоятка, похожая на серое соколиное перо.
Карл Иванович Вирхов с самого утра погрузился в водоворот забот. Как только рассвело, он послал агентов обследовать крышу Окружного суда и особенно тот ее участок, откуда вчера на голову модного адвоката свалилась злосчастная ваза. Как он и предполагал, в утренних выпусках газет появились клеветнические утверждения. Дескать, падение вазы — это покушение на жизнь борца за свободу личности! Выкроили местечко для гнусных домыслов в потоке материалов, связанных с началом войны.
Карл Иванович испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он считал, что и сам мог пасть жертвой проклятой вазы, если б на минуту задержался с доктором Коровкиным. С другой — упорно вертелась мысль, что господь Бог знает на кого ронять вазу. И не случайно она свалилась именно на змиемудрую плешь защитника убийцы Трифона Кошечкина!
Агенты, обследовавшие крышу, ничего утешительного не сообщили. Ночью опять валил снег, и никаких следов злоумышленника, даже если таковой и имелся, обнаружить не удалось.
Впрочем, Вирхов и не сомневался, что результат будет именно таким. Не сомневался он и в том, что сегодня же вечером в газетах появятся новые инсинуации о бездействии судебных властей, имеющих зуб на великого Пасманика.
Карл Иванович ожидал своего помощника Тернова. Ретивый молодчик вчера явился к полуночи и начал прямо с порога что-то лепетать о Бурбонах и привидениях. И хотя Карл Иванович винного запаха не учуял, все же разъярился. Какие Бурбоны, когда все здание Окружного суда наполнено истеричными криками заполошных баб! Какие привидения, когда есть раненные осколками вазы, по коридорам носятся срочно вызванные лекари, когда здание оцеплено, когда опрашивают свидетелей происшествия! Вирхов грубо прикрикнул на перевозбужденного кандидата, отправил его домой, восвояси, спать, чтобы к утру предстал свеженьким как огурчик и не морочил начальнику голову ерундой!
Теперь следователь ждал появления своего помощника с минуты на минуту. Еще вчера письмоводитель Поликарп Христофорович успел выяснить место жительства Фридриха Герца, шахматного гения, студента Технологического института: в адресном столе сообщили, что господин Герц проживает на Подъяческой в доме Сежеговых. Карл Иванович предполагал, что дружок шахматиста Юлий Балобанов квартирует с ним же на незаконных основаниях. Во всяком случае, господин Герц мог вывести на Балобанова, а Вирхов был почти на все сто уверен, что таким образом схватит дерзкого убийцу, лишившего жизни китайца Ерофея Вей-Так-Тао. Как хорошо, что господь Бог наделил его, Вирхова, холодным рассудком и силой воли! Вирхов гордился, что его немецкая добросовестность не позволяет окружающей суете отвлечь его от главного: от расследования убийства в «Лейнере»!
Тернов возник на пороге вирховского кабинета погасший и с оскорбленным видом застыл у дверей.
— Итак, Павел Миронович, прошу вас ознакомиться с материалами дела по вчерашнему убийству в «Лейнере», — сухо предложил Вирхов, дернув головой в сторону письмоводителя, перед которым лежала папочка с подшитыми бумагами. — В вашем распоряжении десять минут.