На площадке лестницы их ждала какая-то женщина. Кречет ее прежде никогда не видал. Обычно взгляд его пугливо шарахался от взрослых – так животные жмутся и робеют и не смотрят в глаза человеку; а сейчас он почувствовал, что так же неловко, пугливо отводит глаза от него и от его матери эта женщина. Ревир представил ее Кларе, их руки едва коснулись одна другой. Была она старая, гораздо старше Клары, такая старая, что, наверно, смотреть на Клару и то ей было мученье. Женщины о чем-то быстро заговорили. Обе кивали, и Ревир тоже кивнул.
– … твоя тетя Эстер, – сказал он Кречету.
Все улыбались. Кречет тоже улыбнулся. Хорошо бы полюбить ее, эту Эстер, ведь у нее такое лицо, как будто ее никто на свете не любит. Она высокая, тощая, лицом очень похожа на Ревира, только оно постарее, поуже, а волосы белые и редкие, и там, где они разделены надвое, виднеется полоска голой белой кожи. По этой белой полоске и по тому, как она беспокойно опустила глаза, сразу видно: она ничего не может. Она взрослая, но все равно она совсем ничего не может.
– Джуду пора уже приехать, а мальчики… мальчики во дворе, – выговорила она, будто задохнулась.
– Не утомляйся, Эстер, – сказал Ревир.
Руки у этой старухи все время беспокойно шевелились, как листья на ветру. Такие они вялые, слабые, кажется, вот сейчас повиснут неподвижно, но нет, опять они вздрагивают, дергаются, точно против ее воли.
– Дайте-ка я на минутку пройду в комнату, – сказала Клара. – Все подъехали? Они уже здесь? Мне надо поправить волосы…
– Клара, у тебя прекрасный вид…
– Нет-нет, надо поправить волосы, – беспокойно повторила она. Повернулась, и Кречет на миг испугался: забудет его, оставит с этими чужими людьми. Но она глянула через плечо и сказала: – Идем, сынок. Мы с ним сейчас же спустимся.
Она взяла его за руку, и они почти побежали по коридору. Ревир и старуха остались у лестницы, во дворе залаяла собака, значит, кто-то подъехал к дому, но Клара потащила его за собой, и теперь они очутились одни, только вдвоем, как заговорщики.
– Что это у тебя на лице… Фу, черт, и когда ты вымазался? – зашептала Клара. – Вот поросенок!
Она отворила дверь в ту самую комнату и вошла. Так прямо и вошла, втащила за собой Кречета и закрыла дверь, будто весь век тут распоряжалась. Просторно, солнечно. На стенах светло-зеленые обои, по светло-зеленому серебряные полоски. У Кречета даже в глазах зарябило.
– Шелковые обои, надо же! – сказала Клара.
В комнате четыре огромных окна, а на окнах белые прозрачные занавески, за ними все сквозит странно и смутно, как будто там не простая земля, а страна, которая только снится; занавески тихо колышутся от ветра. Клара постояла минуту посреди комнаты, дышала быстро, прерывисто. Потом сказала:
– Где же это щетка для волос? Черт ее подери…
Подхватила чемоданчик, что стоял на полу у самой двери, кинула на кровать, открыла. Кречет бродил по комнате, глядел во все глаза. Первым делом подошел к окнам. В их старом доме окно его комнатки выходило на задворки, только всего и видно было: двор полого спускается с пригорка, за ним заброшенное, заросшее сорняками поле – и все. Никакой дали не видать. А отсюда, с вышины, видно поля и далекий-далекий большой лес. Здесь не так высоко, чтобы увидать еще и горы на краю неба, но в этом доме понимаешь: там, дальше, и горы есть… впервые Кречету стало приятно оттого, что он об этом знает. Он прислонился к стеклу и поглядел вниз. К дому только что подъехала машина. Из нее вылезали люди. К ним бежали две собаки и радостно лаяли.
– Ага, вот она, – сердито сказала Клара.
Кречет не обернулся. Потрогал подоконник; он немножко покоробился от дождя. Если посмотреть на комнату внимательно, такое замечаешь. Потолок, верно, протекал, виднеются коричневые пятнышки, точно облачка… никто на них и не поглядел бы, один Кречет. Большой комод с зеркалом вроде очень хороший, лакированный, а все-таки на нем есть царапины; он и их тоже углядел.
– Поди сюда, слышишь? Ты что, хочешь вывалиться из окна? – сказала Клара. Вывалиться из окна он никак не может, с негодованием подумал Кречет, сама и не смотрит, а говорит. – Надо привести тебя в порядок. Ты же сам хочешь, чтоб на тебя приятней было поглядеть, чем на его мальчишек, верно?
Она послюнила палец и потерла ему лоб. Кречет покорно терпел. Эта комната вся свежая, солнечная, не то что коридор за дверью и гостиная внизу; мельком он и кухню видел, там железная плита, деревянный стол – и тоже мрачно, темно. А здесь, в комнате, где теперь будут мать и Ревир, все светлое, свежее. В вазе на комоде даже стоят желтые цветы.
– Тут кто-то умер? – спросил он.
– Тут месяц назад умерла его жена, – сказала Клара. – А теперь тут мы. – Она насмешливо и немножко сердито улыбнулась Кречету. – Да ты не беспокойся. Делай все, как я велю. Если тебя кто обидит, скажи сперва мне, ему не говори… мужчины этого не любят.
Если эти паршивцы станут к тебе приставать, ты скажи мне. Я-то знаю, что за народ мальчишки, у меня свои братья были. Мальчишки все одинаковы. А вот ты – другое дело. Когда-нибудь ты все у них отберешь и выставишь их из этого дома, а покуда плевать на ихние тычки да щелчки – подумаешь! Ты это запомни. Когда-нибудь ты станешь ему ровня… будешь самый лучший его сын.
– А я не хочу, – угрюмо сказал Кречет.
– Еще чего! – Клара дернула его за волосы. – Делай, что я велю, черт подери. Да помалкивай. Ты думаешь, я здесь зачем? Только ради тебя!
Кречет посмотрел на нее с ужасом. Вот сейчас она скажет какие-то страшные, непоправимые слова и уже не сможет взять их обратно. Он вдруг до смерти испугался за мать. Как она пробилась сюда, ко всем этим людям, неужели ей не было страшно? Так далеко зашла – а вдруг теперь все потеряет?
– Кой черт, чего ты уставился? – спросила Клара и отодвинулась от него.
Она подошла к комоду, погляделась в зеркало. Сама собой поднялась рука, потрогала затылок, пригладила волосы – ласково, как будто они стеклянные и могут разбиться. Отражение в зеркале словно наклонилось навстречу Кларе. Светлые волосы, загорелая гладкая кожа, глаза в густых ресницах затуманились. Губы приоткрылись, сейчас что-то скажут… сердце Кречета заколотилось от неодолимого страха за мать.
– Столько лет прошло, наконец-то мы здесь, так какого тебе дьявола? – сердито сказала она. И вдруг поглядела на него в зеркале остро, пронзительно. Скривился весь, будто его сейчас вывернет наизнанку.
– Я… мне тут не нравится, – пожаловался Кречет.
– Понравится, – тихо, с угрозой сказала Клара.
И отшвырнула щетку для волос. Щетка загремела по полу, у Кречета болезненно дернулось веко.
– Понравится. Понравится, черт бы тебя драл, – шептала Клара. И заплакала. Кречет сколько раз видел, как она плачет. Лицо стало жесткое-жесткое, губы раскрылись. Выходит, будто она плачет из-за того, что он сейчас сказал, но это неправда. Он знает, когда уж она плачет, так не из-за него. Иногда она сердится и дает ему затрещину, иногда целует его и обнимает, но по-настоящему ей до него нет дела. Плачет она только о себе.