— Да, — рассеянно произносит Мори.
— Так вот насчет Ника и Джун, — говорит мистер Мартене, — он ничего не говорил?.. Я имею в виду — тебе? Я хочу сказать… понимаешь ли… мистер Пенрик-то говорил с ним вообще? По-моему, они с радостью залучили бы кого-нибудь вроде Ника в свою «Вестерн электрик»… это, конечно, не совсем по его специальности… законы, регулирующие деятельность корпораций… и я знаю, он жаждет другого — или воображает, что жаждет… жизненные обстоятельства не могут не утихомирить его… как ты думаешь, Мори?
Мори, вздрогнув, поднимает на него взгляд. Как он думает — о чем?..
— Сегодня это — политика, и он старается заинтересовать Солтонстолла, чтобы тот помог ему, завтра это — гражданские права, и он хочет поехать в Вашингтон, чтобы работать с тобой; послезавтра это — криминалистика: у него есть кое-какие идеи — я уверен, он тебе говорил — насчет реформы судов. Потом он хочет взять отпуск на год — в его — то возрасте! — в момент, когда решается вся его жизнь! — и поработать по линии ООН в Женеве и в других местах, возможно, в Африке. В Юго-Восточной Азии. Преподавать английский. Изучать языки, местные верования, обычаи — такого рода вещи. Точно мир будет ждать, пока он вернется и продолжит свою карьеру… А Ник, несомненно, знает толк и в бизнесе — когда-нибудь он, может, еще всех нас основательно удивит.
— В бизнесе? — с сомнением повторяет Мори. — Не думаю.
— В бизнесе, недвижимости, биржевых делах. Всего и не перечислишь. Ему нравится возиться с деньгами — деньгами других людей, нравится заниматься спекуляциями, капиталовложениями… но сейчас он, конечно, занимается не этим. Вот почему я и подумал, что отец Джун, возможно, связывался с ним. Ты ничего не слышал? Нет?
— Не слышал, — говорит Мори.
Он вглядывается в небо. Там — ничего. На часы больше не смотрит.
— Единственное, чем Ник вообще не интересуется, — это делами своего отца, — говорит мистер Мартене с хриплым, неуверенным смешком. — Музыкой не пожонглируешь, не поторгуешь.
Мори бормочет что-то невнятное. Кожа у него зудит в десятке мест, но он не осмеливается почесать: только начни-и уже не остановишься.
— Вся беда моего сына, — говорит мистер Мартене, кладя жаркую руку на плечо Мори, дыша в лицо Мори сладковатым запахом виски, — в том, что мозги у него работают слишком быстро. Это какой-то демон, хуже компьютера. Он вычисляет людей и их возможности, даже — представь себе! — толком не разобравшись в человеке. В колледже, затем на юридическом он боготворил то одного профессора, то другого, а потом что — то выходило не так, и он начинал их ненавидеть, но они все же были ему нужны, ты же знаешь… уж ты-то, конечно, знаешь… Ник ведь прирожденный протеже, верно?., ему бы в Верховном суде быть клерком… так что я перестал и пытаться что-либо понять. Но ты, конечно, все это знаешь, ты же знаешь Ника лучше, чем я.
— Я думаю, что все это не совсем так, мистер Мартене, — говорит Мори.
— Да зови ты меня, ради Бога, Бернард!.. Я ведь еще не полная развалина. Зови меня Бернард, идет?
— Хорошо, да… извините…
— Ник зовет меня Бернард, ты слышал?.. Правда, уважение в тоне не всегда проглядывает. Начал так меня звать, когда уехал в школу — ему было тогда четырнадцать.
— Да, — еле слышно произносит Мори.
— Слишком он всегда был откровенен, этот маленький мерзавец. Я знал, что он станет законником, и знал, что законник из него выйдет неплохой…
Мори хочется разрыдаться и удрать от этого словоохотливого старого болвана. Эдакий опухший, мягкий, дряблый вариант Ника. Живот нависает над красивым кожаным поясом, волосатые руки выше локтя — точно два окорока. Почти такой же высокий, как Ник, с такими же хитрыми, умными, часто моргающими глазами и четко очерченным ртом; в прошлом — красивый мужчина, это Мори понял бы, даже если б и не видел Бернарда Мартенса на старых фотографиях. (За роялем — с ангельским и одновременно самоуглубленным выражением лица. Чуть приподнятый подбородок. «Благородный» профиль.) Даже голос как у Ника — почти что. Гремит и замирает, переходя от хорошо модулированного баритонального звучания к хриплому, царапающему слух, ворчливому басу. У Ника плечи и руки выше локтя — мускулистые, а у мистера Мартенса — дряблые и обвисшие. Эдакий разжиревший аристократ, которому от этого явно не по себе, — гедонист, лишенный радостей жизни, интеллигент, озлобленный против всех и вся. «Художник», ставший из-за неудач в искусстве (и в делах) неуклюжим циником.
— Послушай, мальчик мой, не давай ему тебя использовать, — тихим заговорщическим шепотом произносит мистер Мартене. — Я хочу сказать… я знаю, что ты благодарен ему за определенные вещи… например, за ту историю в Онтарио… я знаю, что вы очень близки… ты доверяешь ему… но…
Мори испуганно отшатывается, словно отец друга ударил его — или приласкал.
— У меня нет достаточных оснований так говорить… я сам не знаю, что говорю, — смеется мистер Мартене, — но… но… словом… видишь ли…
Миндалевидные глаза на толстом лице, которые так хитро и умно подмигивают, рождают смятение — это же глаза Ника!
Мори вспыхивает и отворачивается. Кожа у него горит от зуда — на лбу, на шее, на пояснице, на ягодицах. Ему кажется, что он сейчас лишится чувств; перед его мысленным взором возникает видение: Ник и Изабелла на траве в укромной бухточке, к переплетенным телам прилип мокрый песок… Ласкают друг друга в панике, в спешке. Ведь у них совсем мало времени.
Мистер Мартене ведет его дальше, будто ничего и не происходит. Болтливый пожилой мужчина, со стаканом в руке, в плетеных сандалиях, показывает гостю «новое крыло». Длинная комната, окнами выходящая на утес, в дальнем конце — стеклянные двери; недостроенный камин из дикого камня. Пол будет из сосновых досок, но мистер Мартене уже сейчас недоволен. Кто-то — архитектор или подрядчик — вроде бы надул его.
— Никогда не связывайся с архитектором, — говорит он, — вы с… как же ее звать… Изабелла… да.
Изабелла… так вот вы с Изабеллой просто поездите по Вашингтону и посмотрите, где что продается, и выберите себе дом, покупайте дом уже готовый, в котором жили люди, — собственно, чем старее, тем лучше… впрочем, мне незачем говорить это тебе или ей. Забудьте о доме, какой вам виделся в мечтах, — плюньте. Доверять никому нельзя…
Мори спотыкаясь расхаживает по комнате, притворяется, что рассматривает ее. А смотреть почти не на что: незаконченные стены, незаделанные концы проводки, мусор под ногами. Кто-то оставил мешочек из-под завтрака, банановую кожуру, бутылку из-под кока-колы, окурки. Что же сказать? Чем восхититься? Камин — вот это действительно приятная штука… да и стеклянные двери, и вид…
Что я тут делаю? — в исступлении думает Мори. Где Изабелла?..
Мистер Мартене указывает на что-то — явно на какой — то дефект — и разражается ворчливым монологом. Эти зазнайки архитекторы… а как растут цены на строительные материалы… а почасовая оплата плотникам, электрикам, водопроводчикам, да и чернорабочим тоже. Он до того взбешен, что, брызгая слюной, начинает хохотать.