— Да! Моя мама и я. Давно это было.
Бывший Спортсмен слегка поморщился. Интересно, почему? Изучал этот черно-белый снимок, наверное, несколько минут. И ему никак не удавалось сформулировать то, что он хотел сказать. Были ли то слова жалости, сочувствия, любви, даже боли, неизвестно.
В Лейквуде Блондинка Актриса снова стала Нормой Джин Бейкер, чье прибытие было встречено с обычным почтительным и тщательно скрываемым возбуждением. На ней были туфельки на среднем каблучке и очень строгий, но изящный сиренево-серый габардиновый костюм с прямым, совсем не облегающим, жакетом. Здесь она не была «Мэрилин Монро» — и давала это понять всем своим видом. Однако же какая-то блондинистая аура Мэрилин все же сопровождала ее, как повисший в воздухе аромат духов. Она привезла подарок для персонала: нарядную десятифунтовую коробку швейцарского шоколада ассорти. «О, мисс Бейкер! Большое спасибо». «Ну зачем же это вы, мисс Бейкер? Не стоило!» Улыбающиеся глаза останавливались на ее кольце. Со времени последнего визита в Лейквуд она вышла замуж за знаменитого на весь мир Бывшего Спортсмена. «Чудесный выдался день, не правда ли? Наверное, хотите отвезти вашу маму куда-нибудь погулять?» «Идемте со мной, мисс Бейкер. Ваша мама проснулась, и ей не терпится увидеть вас». На самом деле нельзя сказать, чтоб Глэдис Мортенсен так уж не терпелось увидеть Норму Джин, возможно, ее вовсе и не предупредили о прибытии дочери. А если даже и сказали, она тут же забыла. Норма Джин привезла подарки и Глэдис, но предпочла сладкому фрукты — корзину мандаринов и блестящего пурпурного винограда. Она привезла также «Нэшнл джиогрэфик» — потому что это был качественный журнал с чудесными фотографиями, которые наверняка понравятся Глэдис. И приложила к нему последний выпуск «Скринленд» с портретом Блондинки Актрисы на обложке. Снята она была в сдержанной и элегантной позе, а наверху красовалась надпись, набранная крупными буквами: «У МЭРИЛИН МОНРО МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ».
Глэдис взглянула на все эти дары и поморщилась. Может, ей хотелось конфет?
Норма Джин нежно, но не слишком пылко обняла мать — она знала, Глэдис терпеть не может крепких объятий. Легонько чмокнула пожилую женщину в щеку. День сегодня у Глэдис выдался хороший, сразу видно. Еще по телефону Норме Джин сообщили, что недавно у Глэдис была депрессия, но теперь «она вышла из этого состояния почти на все сто процентов». Волосы вымыты шампунем, и одета она была в хорошенький розовый стеганый халатик, который Норма Джин купила ей в «Баллокс». Правда, на нем виднелись пятна, но Норма Джин решила не обращать внимания. Под кроватью стояли, аккуратно составленные вместе, розовые шлепанцы в тон халату. На стене, рядом с бюро, красовалось нечто новенькое: изображение Иисуса Христа с обнаженным пылающим сердцем и сияющим нимбом вокруг слащаво-красивого, как у какого-нибудь киногероя, лица. Что-то вроде католической иконы? Должно быть, подарил кто-то из пациентов. Норма Джин вздохнула, как будто перед ней разверзлась пропасть, на дне которой стояла крошечная фигурка, — кажется, то была ее мать.
И еще она с удивлением и радостью увидела, что на бюро, прислоненное к зеркалу, стоит свадебное фото в рамочке, которое она послала Глэдис. Невеста в жемчужно-белом платье улыбалась счастливой улыбкой. Жених высокий, красивый, с изумительно очерченными бровями, отчего больше похож на актера, чем на спортсмена. И Норма Джин подумала: Она не выбросила снимок! Должно быть, все же любит меня.
Глэдис, жуя виноград, хихикнула.
— Этот мужчина — твой муж? Он хорошо тебя знает?
— Нет.
— Что ж, тогда ладно, — мрачно кивнула Глэдис.
Норма Джин с радостью увидела, что мать совсем не постарела за то время, что они не виделись. Даже напротив, выглядела моложе. В ней появилось что-то игривое, девичье. И смотрела она с хитрецой. Обнимая ее, Норма Джин чувствовала, какие хрупкие и тоненькие, просто птичьи, у нее косточки. А какие тонкие черты лица у Глэдис!.. И эти загадочные глаза — ну в точности как у Гарбо. И это почти неземное выражение, что сумела запечатлеть камера много-много лет назад. Глядя на Глэдис, Норма Джин от души радовалась тому, что мать выглядит сейчас, как в 1926-м, моложе, чем сама Норма Джин теперь. Недаром Бывший Спортсмен так долго разглядывал тот снимок. Был очарован Глэдис. Впрочем, ненадолго.
А вот от тонких, тщательно выщипанных и подведенных карандашом бровок Глэдис остались лишь жидкие кустики седых волос.
Врачи доложили Норме Джин, что в хорошую погоду Глэдис непрерывно бродит по больничному саду. Она из самых активных пожилых пациентов. Физическое ее состояние в полном порядке. Они говорили и говорили, а Норма Джин дивилась бодрому и веселому настроению матери. Возможно, это быстро пройдет, но по крайней мере она хотя бы на время вышла из мрака и ступора, в котором иногда пребывала подолгу. И Норма Джин не удержалась от сравнения. Как не похожа ее мать на новую свекровь — плотную низенькую коренастую итальянку с большим носом и тенью темных усиков над верхней губой, огромным отвислым бюстом и круглым выступающим животиком. Она хотела, чтоб невестка называла ее «мамой». Надо же, мама!
Глэдис, подобно птичке, примостилась на самом краешке кровати, сидела, болтая ногами. Шумно поедала виноград, сплевывая косточки в кулачок. Время от времени Норма Джин, не говоря ни слова, брала бумажную салфетку и забирала косточки у матери. Если не считать легкого лицевого тика и характерно уклончивого взгляда, Глэдис мало походила на психически больную. Манеры раскованные, настроена вполне благодушно. Прямо Норма Джин, наглотавшаяся волшебного бензедрина доктора Боба. Глэдис говорила о «международных новостях», сокрушалась по поводу «этих событий в Корее». Выходит, она читает газеты? Чего сама Норма Джин последнее время почти не делала. Эта женщина не более безумна, нем я. Но она спряталась от мира. Она позволила этому миру победить себя.
Нет, с Нормой Джин этого не случится.
Глэдис переоделась в брюки и блузку, и Норма Джин вывела ее на прогулку. День стоял умеренно прохладный, туманный. Бывший Спортсмен называл такие дни «вне времени и места». В такие дни обычно ничего особенного не происходит. Ни тебе бейсбольных матчей, ни внимания поклонников. Именно из таких дней и состоит по большей части жизнь, когда ты на пенсии, или без работы, или в подвешенном состоянии, или же умственно больной, — ты нигде, ты вне времени.
— Возможно, я уйду из кино. Как говорится, «на пике славы». Мой муж не хочет, чтобы я снималась.
Ему нужна жена, ему нужна мать. Я имею в виду… мать его детям. И я тоже этого хочу.
Глэдис, должно быть, слышала, но ничего не сказала. Резко отшатнулась от Нормы Джин, словно ребенок, возжелавший гулять самостоятельно.
— Тут можно срезать. Вот сюда. — И повела Норму Джин в сиренево-сером габардиновом костюме и новых элегантных туфлях по какому-то узенькому, выложенному кирпичом проходу между двумя больничными зданиями. Над головой ревели вентиляторы. В лицо, как пощечина, ударила ядовитая вонь перегорелого жира. Мать с дочерью вышли на широкую травянистую лужайку, а затем спустились с холма по дорожке, усыпанной гравием. Норма Джин лишь усмехалась про себя — что, если за ней сейчас наблюдают? Она опасалась, что кто-либо из персонала, возможно даже сами врачи, тайком фотографируют ее; чтобы доставить им удовольствие, она даже один раз позировала в кабинете главного врача вместе с ним и еще несколькими сотруд-) шками, улыбалась своей знаменитой улыбкой Мэрилин. Достаточно? Ах, что вы, сущий пустяк.