Впрочем, сейчас никого с фотоаппаратом или камерой видно не было. И никто не следил за Блондинкой Актрисой, когда над ее головой широко распахнулось небо, а солнца видно не было, оно лишь слабо просвечивало через облака. Даже жаль, что такой момент для съемки упущен. Драгоценные, пульсирующие, как сердце, секунды жизни упущены. Разве не вся жизнь в конечном счете вне времени и пространства и неизбежно теряется, если нет под рукой камеры — запечатлеть и сохранить все это?..
— На Студии мне предлагают сниматься только в секс — фильмах. В роли всяких тупиц! Вот что они собой представляют. Одно название чего стоит: «Зуд седьмого года»! Мой муж считает, что все это просто унизительно и отвратительно. А это их изобретение, «Мэрилин Монро» — резиновая кукла для секса, это они хотят, чтобы я была такой. И будут употреблять эту куклу до тех пор, пока она не износится. А потом выбросят ее на помойку. Но он видит их насквозь. Ведь и его в свое время тоже пытались эксплуатировать, очень многие. И он, по его словам, совершал ошибки. И еще он говорит, что я могу учиться на его ошибках. Для него все голливудские люди просто шакалы.
И в их число входят и мой агент, и те, кто притворяется, будто бы возмущен тем, что творится на Студии. «Всем им только одного надо, эксплуатировать тебя, — говорит он. — А я хочу просто любить тебя».
Эти последние слова странно завибрировали в воздухе, как будто отдаленный звон колокольчиков, раскачиваемых ветром. А Норма Джин все говорила и говорила, словно отвечая на безмолвные возражения Глэдис.
— Я занимаюсь техникой мимики и жеста. Хочу начать все сначала, с нуля. Может, перееду в Нью-Йорк, поступлю в школу актерского мастерства. Буду учиться играть по-настоящему. Как играют на сцене, а не в кино. Мой муж не возражает вроде бы. Хочу жить в совсем другом мире. Не в Голливуде. Хочу жить в… о, Чехов! О'Нил! Анна Кристи. Хочу сыграть Нору в «Кукольном доме». Разве «Мэрилин» не идеально подходит на роль Норы? А вообще настоящее актерское мастерство — это просто жить. Быть, существовать. В кино они лепят твою роль из отдельных кусочков, из тысяч не связанных между собой сценок. Как в мозаике, в головоломке, с тем отличием, что не ты сама складываешь эти кусочки вместе.
Глэдис резко оборвала ее:
— Видишь скамейку? Я всегда любила на ней сидеть. Но тут кого-то убили.
— Убили?
— Они наказывают тебя, если ты не подчиняешься. Не хочешь глотать их яд. Если держишь его во рту, за щекой и отказываешься проглотить. Это запрещено.
Голос Глэдис звучал визгливо, возбужденно. О нет, подумала Норма Джин. Пожалуйста, только не это!
Прикрыв глаза ладонью и что-то бормоча под нос, Глэдис торопливо прошмыгнула мимо скамейки. Это была та самая скамейка, на которой мать с дочерью сидели много раз, глядя на обмелевший ручей. Теперь уже Глэдис говорила, бурно, захлебываясь, не в силах совладать с эмоциями. Всему виной этот разлом Сан-Андреас. Совсем недавно в районе Лос-Анджелеса были отмечены сотрясения почвы, но настоящего землетрясения не было. По ночам к ней в палату заходили люди и снимали фильм о ней, Глэдис. И что-то делали с ней разными хирургическими инструментами. И подначивали других больных воровать у нее. А во время землетрясения много чего случилось, потому что событиями просто некому было управлять. Но ей повезло — ее никто не убил. Никто не придушил ее подушкой.
— Они уважают пациентов, у которых есть семья. Как у меня. Я здесь ВИП. Важная персона. Нянечки только и знают, что ворковать: «Ах, когда же Мэрилин приедет навестить вас?» А я и отвечаю: «Да почем мне знать? Я ведь всего лишь ее мама». И еще они все время расспрашивали об этом бейсболисте, интересовались, собирается ли за него замуж Мэрилин. НУ, и мне надоело все это, я им и говорю: «Ступайте и спросите у нее сами, если вам больше нечего делать. Может, она вам всем подберет женишков».
Норма Джин робко хихикнула. Мать говорила быстро, низким, как бы набирающим скорость голосом, и это был дурной знак. Это был голос с Хайленд-авеню, пытавшийся перекричать шум хлещущего из крана кипятка.
А началось все это, как только они вышли из узкого прохода между домами, покинули сферу сдерживания.
— Давай присядем, мама. Вот, смотри, какая славная скамеечка.
— Славная скамеечка! — фыркнула Глэдис. — Нет, иногда, Норма Джин, ты говоришь прямо как какая-нибудь дура! Как все остальные.
— Иначе как-то не п-получается, мама.
— Так научись. Ты же не идиотка!
В прохладном туманном воздухе слабо попахивало серой, и вот наконец они добрели до самого дальнего угла больничных владений. И над ними нависала двенадцатифутовая изгородь, увенчанная проволокой. Глэдис запустила пальцы в щели изгороди и бешено затрясла. Сразу стало ясно — это и была цель ее прогулки. И Нормой Джин овладело паническое ощущение, что обе они, и она, и Глэдис, являются пациентами лейквудской клиники. Что ее обманом завлекли сюда и теперь поздно, уже не выбраться.
И одновременно она понимала — глупости. Согласно калифорнийским законам на то, чтобы поместить ее в клинику, требовалось разрешение мужа. А Бывший Спортсмен ее обожает, он никогда этого не сделает.
Может убить ее, задушить красивыми мускулистыми руками. Но он органически не способен на такую подлость и предательство.
— Теперь у меня муж, который меня любит, мама. А это очень много значит, это самая главная вещь в мире. О, как — нибудь я обязательно познакомлю тебя с ним! Он замечательный, добрый, он уважает женщин…
Глэдис дышала часто, оживленная быстрой ходьбой. За последние несколько лет она стала на дюйм или два ниже Нормы Джин. И однако же последней почему-то казалось, что для того, чтобы заглянуть в холодные насмешливые глаза матери, приходится высоко задирать голову. Прямо шея болела.
Глэдис сказала:
— У тебя так и не завелся ребенок, нет? Мне приснилось, что он умер.
— Да, умер, мама.
— И это была маленькая девочка? Они тебе сказали кто?
— У меня был выкидыш, мама. Шла уже шестая неделя. Я очень сильно болела.
Глэдис мрачно кивнула. Похоже, ее ничуть не удивили эти откровения. И совершенно очевидно, она не слишком-то им верила. После паузы она заметила:
— То было вынужденное решение.
На что Норма Джин резко возразила:
— Это был выкидыш, мама!
Глэдис сказала:
— Делла была моей матерью. А потом — бабушкой, и в том состояла ее награда. У нее была трудная жизнь, и я причинила ей много боли. Но в самом конце жизни ей наконец улыбнулось счастье. — Тут в глазах Глэдис вспыхнул коварный ведьминский огонек. — Но не могу обещать тебе того же, Норма Джин. Если ты сделаешь мне такой подарок.
Вконец смущенная, Норма Джин спросила:
— Обещать чего, мама? Я что-то не понимаю.
— Я не могу быть одной из них. Бабушкой. Такой, как она. Это и есть мое наказание.