— Благодарю. Но вам ведь уже сказано: мою жену больше не интересует Голливуд. По крайней мере в данное время. Она ожидает первенца. Наш ребенок должен родиться в начале декабря.
Какое удовольствие — произносить эти слова! Драматург не удержался от улыбки.
Наш первый ребенок! Наш!
Удовольствие удовольствием, однако скоро им понадобится целая куча денег.
22
ЖЕЛАНИЕ
Знаю как мила тебе и как желанна Оттого не нужен мне ты вовсе
Это свое произведение Норма робко показала мужу, который часто говорил, что хотел бы познакомиться с ее стихами.
Он читал и перечитывал это маленькое, в две строчки, стихотворение и растерянно улыбался, не зная, что и сказать. Он ожидал от нее чего-то совсем другого. И уж определенно — хотя бы рифмы! Так что же сказать? Ему хотелось ободрить ее, ведь он знал, как она чувствительна, как легко можно задеть ее чувства.
— Дорогая, я вижу здесь очень сильное драматическое начало. Очень… э-э… многообещающее. Но что из этого вытекает, где продолжение?
Норма торопливо закивала в ответ, словно ожидала такой критики. Нет, конечно, критикой это нельзя было назвать, ведь он хотел ободрить, похвалить ее и сделал это, как мог. Она вырвала листок из его руки, сложила в маленький квадратик и рассмеялась — в манере Девушки Сверху.
— Что из этого вытекает? Ах, Папочка! Ты, как всегда, прав. Великая тайна нашей жизни!
23
Где-то поблизости, да, внизу, это точно, под половицами старого дома слышался слабый жалобный звук, напоминающий мяуканье или причитание. Помоги! Помоги же мне!
— Да нет там никого. И ничего я не слышу. Просто кажется.
24
Было это погожим летним днем, в конце июля. К Драматургу приехал из города друг, и они отправились вдвоем удить рыбу. Норма осталась в доме одна. Одна с Ребенком. Только мы двое: я да он. Она пребывала в хорошем настроении, никогда прежде не чувствовала себя такой здоровой. В подвал не ходила. На протяжении вот уже нескольких дней даже не взглянула в сторону ведущих туда ступеней. Да нет там никого! Я точно знаю. «Все дело в том, что там, откуда я родом, никаких подвалов не было, ведь так? Просто не было в них нужды».
Оставаясь дома одна, она завела привычку говорить сама с собой вслух.
На самом деле обращалась она к Ребенку. Ближайшему своему другу!
Вот чего недоставало няньке Нелл — своего собственного ребенка. «Поэтому-то и хотела вытолкнуть ту маленькую девочку из окна. Вот если б у нее был свой ребенок…» (Но что потом произошло с Нелл? Хотела перерезать себе горло и не смогла. И ее арестовали и посадили в психушку. Сдалась без борьбы.)
Конец июля, дело к вечеру. Погода умеренно теплая, сыроватая. Совершенно безветренная. Норма Джин вошла в кабинет Драматурга, испытывая легкий трепет, точно нарушитель границы. Впрочем, из-за чего это она так разволновалась? Ведь Драматург никогда не запрещал ей пользоваться его пишущей машинкой. Да и зачем ему возражать? Хотя сцена предполагалась не импровизированная, она заранее ее спланировала. Ей хотелось напечатать на машинке письмо и отправить его матери в Лейквуд, оставив себе копию. Сегодня утром она проснулась от мысли, что Глэдис, должно быть, очень по ней скучает. Ведь она так далеко от нее, на востоке, и давно не навещала мать! Она пригласит Глэдис приехать к ним, сюда, в «Капитанский дом»! Она уверена, что сейчас Глэдис достаточно оправилась, чтобы позволить себе эту поездку, если захочет, конечно. У нее сложился новый образ матери, с которым она познакомила Драматурга, и то был образ вполне разумной женщины. И некоторые рассуждения Глэдис показались Драматургу очень интересными, и он сказал, что не прочь с ней познакомиться. Норма Джин напишет не одно, а целых два письма: одно — Глэдис, другое — главному врачу лейквудской клиники. И оставит себе копии.
Ну и конечно, она напишет Глэдис, что в декабре у нее должен родиться ребенок.
— Наконец-то ты станешь бабушкой! О, я так жду этого, просто не могу дождаться!
Норма Джин уселась за письменный стол Драматурга. Камера должна располагаться над ней и достаточно близко. Ей очень нравилась старенькая верная «Оливетги» мужа с истертой лентой. По всему столу были разбросаны бумаги, материальные свидетельства мысли гения. Какие-то наброски, заметки? Фрагменты диалогов? Драматург редко говорил, над чем сейчас работает. Возможно, просто из суеверия. Но Норма Джин знала, что он экспериментирует одновременно с двумя проектами. И собирается написать свой первый в жизни сценарий. (Благодаря ей решился он на это, и она испытывала радость и гордость.) И вот в поисках листка чистой бумаги она заметила текст следующего содержания:
X.: Знаешь что, Папочка? Я хочу, чтобы ребенок родился здесь. В этом доме.
У.: Но, дорогая, мы планировали…
X.: Можно позвать повитуху! Нет, я серьезно!
(X. возбуждена, зрачки ее расширены; придерживает обеими руками живот, словно он у нее уже огромный).
А вот и еще одна страничка, с многочисленными поправками:
X. (сердито): Ты никогда меня не защищал! Никогда.
У.: Просто не всегда понимал, кто не прав.
X.: Он презирал меня!
У.: Нет. Это ты сама себя презирала.
У.: Нет. Это ты сама себя презираешь.
(Для X. невыносима уже одна мысль о том, что мужчина может смотреть на нее, не испытывая при этом желания. Ей 32 г., она боится, что молодость скоро пройдет)
25
Куда уходишь ты, когда ты исчезаешь? Она постоянно слышала этот звук в подвале. Говорила ему, избегая смотреть в глаза, но он не верил ей, не желал верить. Дотрагивался до нее, чтобы успокоить, а она вся так и каменела при его прикосновении.
— В чем дело, Норма? — Она не отвечала.
Тогда, прихватив фонарик, он пошел обследовать подвал. Но не нашел там ничего. А она все равно продолжала слышать этот звук. Слабое, еле слышное мяуканье, хныканье. Иногда там кто-то тихонько скребся. Когтями, в раздражении. И ей вспоминался (был ли то сон? или сцена из фильма?) один — единственный крик ребенка. Причем это происходило и рано утром, и днем, когда она сидела одна внизу, и часто посреди тихой и спокойной ночи, когда она вдруг просыпалась вся в поту. И единственным ее желанием было бежать в ванную. Может, там поселилась приблудная кошка или енот?..
— Застрял там где-нибудь, бедняжка, и помирает от голода. — Мысль о том, что живое существо может застрять в этом страшном подвале, как в колодце, приводила ее в ужас.
Драматург видел, что жена не на шутку встревожена, и старался ее успокоить. Он не хотел, чтобы она спускалась в подвал, в эту непроницаемую пугающую тьму.
— Я запрещаю тебе спускаться туда, слышишь, дорогая? — Затем он понял, что преподнести все это в виде шутки будет куда более действенной тактикой. При этом он как бы объединялся со здравомыслящей Нормой в борьбе простив иррациональной Мэрилин. Зажимая нос (в подвале пахло уже не только гнилыми яблоками, землей и Временем, к этому запаху примешивалась тошнотворная вонь тухлятины), он снова спустился в подвал, посветил фонариком в каждый угол и вернулся к жене, сердитый и запыхавшийся (день выдался на удивление жаркий и душный для этих широт), оттирая паутину с лица. Но с Нормой он был мягок и нежен и еще раз попробовал убедить, что нет, ничего он там не обнаружил, и нет, никаких таких странных звуков не слышал. Похоже, Норму успокоил этот его доклад. Похоже, она испытала облегчение. Взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала, чем несколько смутила мужа. Ведь руки у него были грязные!