Путешествуя в поездах, наемных экипажах, взятых напрокат автомобилях, ужиная вдвоем, Лиджес и Смит становятся такими близкими друзьями, что в душе Смита для Лиджеса не остается ни одного потаенного уголка, хотя сын богача ни разу даже не намекнул на свое истинное происхождение. Иногда Лиджесу бывает трудно ненавидеть его, хотя он понимает, что должен; иногда это не составляет для него никакого труда. Потому что Смит болтает без умолку. Потому что Смит ест нервно и рассеянно, словно не чувствует вкуса пищи. Потому что Смит потеет даже больше, чем сам Лиджес, и часто, преодолев всего лишь один лестничный пролет или быстро пройдясь по улице, задыхается. Глаза у Смита карие, подернутые туманной пленкой (у Лиджеса они серо-стальные), кожа у Смита пастельно-бледная, а теперь покрытая солнечными ожогами (у Лиджеса она имеет оттенок мореного дуба). Его голос нередко звучит слишком пронзительно и заставляет людей оборачиваться. Он скорее хихикает, чем смеется, причем хихикает слишком часто. (Лиджесу, чтобы рассмеяться, приходится делать над собой усилие. Зачем люди вообще смеются — для него остается тайной.) Особенно раздражает Лиджеса толстая родинка Смита возле левого глаза, он замечает, что на руках у него — множество бородавок. У Смита, как и у него самого, четко очерченные брови, кустистые и темные (темнее, чем волосы на голове), и он имеет привычку смотреть искоса. (Лиджес не может припомнить, была ли у него самого такая привычка прежде или он перенял ее у Смита.)
Странно, думает Лиджес, что Смит никогда не заговаривал об их внешнем сходстве. Неужели он настолько туп? Неужели никогда не посмеет открыто взглянуть Лиджесу в лицо? Неужели он не видит?
Впрочем, никто вокруг тоже не замечает их сходства, в общественных местах, во всяком случае, их пара пока не привлекала нежелательного внимания.
«Какой он уродливый! — думает иногда Лиджес, вопреки собственной воле продолжая изучать лицо Смита. И тут же, смутившись, жалеет его: — Но ведь он же ничего не может с собой поделать, как и я».
— Знаешь, Хармон, — вдруг говорит Смит как-то утром в конце апреля, когда они выезжают во взятом напрокат автомобиле туристского класса «пирс-эрроу» из Форт-Коллинза, Колорадо, — я не всегда просыпаюсь по утрам с Богом. С верой в Бога. То есть я знаю, что Бог существует, но не всегда в это верю.
На что Лиджес невнятно отвечает, что, мол, его тоже посещают подобные сомнения.
— Боюсь, я иногда совершаю грех перед лицом Святого Духа, — говорит Смит дрожащим голосом, невидящими глазами глядя на замечательный пейзаж. — Я имею в виду, что порой отчаиваюсь и не верю, что буду спасен. И только совершенная любовь Иисуса Христа позволяет мне вернуться к себе.
На что Лиджес отвечает, что с ним, мол, это тоже часто случается.
— …А кроме того, здесь, на Западе, на этих бескрайних просторах, кажется, что Христу слишком далеко идти до меня, — продолжает Смит. Он ерзает на своем пассажирском сиденье, смотрит на спутника и, волнуясь все больше, добавляет: — Видишь ли, Хармон, Бог есть, это безусловно. И Христос есть — я в этом не сомневаюсь. Но порой здесь, так далеко от всего, я не совсем понимаю, какое они ко мне имеют отношение.
— В самом деле, — бормочет Лиджес.
— …И тем не менее, — теперь Смит говорит почти агрессивно, словно намеренно взвинчивая себя, — я должен всегда помнить, что даже если мы теряем веру, Бога это не касается. Он продолжает существовать, понимаешь, Хармон, даже если мы не существуем.
— Он — продолжает! — тихо восклицает Лиджес.
Два с половиной дня в Боулдере… день в Эстес-Парке… потом на арендованном автомобиле — через Пассавей, Блэк-Хок, Флинт, Эзьюр… в Форт-Коллинз… в Брофи-Миллз… к озерам Ред-Фезер и горам Медисин-Боу, к той самой горной речке, в которой Лиджес ловил форель раньше, как он говорит, много раз, и которая ни разу его не разочаровала.
— Хармон, как называется эта речка? — спрашивает Смит.
— Да у нее нет названия, — отвечает Лиджес.
— Ну тогда назови что-нибудь, что находится поблизости от нее. Может, я найду ее на карте.
— Ты не сможешь найти ее на карте, — довольно резко отвечает Лиджес. — Такие места на карту не наносят… Когда увижу, я ее узнаю. Не бойся.
Так они едут сначала по предгорью, потом поднимаются в горы, Лиджес — за рулем аккуратного черного автомобиля, Смит — глядя в окно. Проведя много дней на солнце, Смит уже не выглядит таким мертвенно-бледным, и в ознаменование их славной экспедиции он даже начал отращивать бороду — пока она еще очень жидкая и клочковатая. («Может быть, я больше никогда не буду бриться, — говорит он, и у него невольно вырывается смешок. — Как бы ни умоляла меня мама».)
В последнее время на Смита иногда нападает не свойственная ему молчаливость: он то ли размышляет о чем-то, то ли раскаивается, то ли что-то предчувствует. Здесь, вдали от шумного города, очень одиноко. До странности одиноко. Ведь горы такие высокие, а небо такое пронзительно-синее, что душа человеческая чувствует себя потерянной. И холодно. Хотя уже почти май, холод пробирает до костей. Дома, в Филадельфии, мечтательно говорит Смит, должно быть, уже цветы зацвели.
— А нам-то до этого какое дело? — спрашивает Лиджес.
28 апреля, ясным ветреным днем, вскоре после полудня они подъезжают к речушке, которую искал Лиджес. Она находится более чем в двадцати милях за озерами Ред-Фезер в необитаемом месте среди невысоких гор, крутых известняковых каньонов, узких бурных ручьев, берега которых все еще по краям скованы льдом. Дорога, по которой ехал Лиджес, в этом месте сужается до размеров тропы; на отвесных стенах каньона видны шрамы от камнепадов и снежных лавин.
Ошеломленный Смит выбирается из машины и останавливается, упершись руками в бока, с видом, выражающим безграничное удовлетворение. Изо рта при выдохе вылетают струйки пара, глаза начинают наполняться слезами, губы беззвучно шевелятся. Вот оно.
Через плечо он кричит Лиджесу, как ему здесь нравится, но тот, невозмутимо занятый подготовкой рыболовных снастей, похоже, его даже не слышит.
(В Форт-Коллинзе путешественники приобрели снасти высшего качества в самом дорогом спортивном магазине: одинаковые удочки и катушки, прочную эластичную леску, нож из нержавеющей стали для потрошения рыбы, набор изящных перьевых поплавков, резиновые сапоги до бедра, прорезиненные перчатки, сети и прочее.
— И все это хозяйство — лишь для того, чтобы поймать рыбу! — удивился Смит, но тут же поспешно исправился: — Однако оно, разумеется, стоит каждого истраченного пенни.)
Приходится повозиться, чтобы приделать катушки к удилищам, намотать леску, пригнать по ноге резиновые сапоги, но в двенадцать десять по часам Лиджеса мужчины с величайшей осторожностью входят в ледяную воду и забрасывают удочки.
Проходят минуты.
Минуло уже полчаса.
С гор дует несильный холодный ветерок. Плещется горный поток, белый от пены и холодный. Лиджес ловит себя на том, что смотрит на Смита со своего рода братским состраданием. Наконец они на месте, все хорошо; он не торопится, потому что, когда торопишься и действуешь в спешке, теряешь достоинство — как, например, тогда, когда он схватил ту женщину за горло. Хотя ее нужно было убить в любом случае. С возрастом Лиджес, он же Харвуд Лихт, сын своего отца, постигает логику Абрахамовой философии, согласно которой преступление растворяется в соучастии и многое предопределено прежде, чем происходит малейшее движение. Он знает, что в прошлом часто действовал неуклюже, но он учится, и однажды, скоро, быть может, уже на следующее Рождество, заставит своего отца-тирана восхититься им; а Терстон и Элайша и даже эта испорченная сука Миллисент будут забыты.