— Уф, — выдохнул Посредник и расплылся в широкой улыбке. — В машине совсем сопрел. На улице холодно, а в салоне — не продохнуть. То ли с движком что-то, то ли с печкой. Не пойму. По-любому, надо будет кондишн поставить. Кстати, подсказали мне тут одну фирму, они из наших рыдванов могут конфетку сделать. И, главное, почти за копейки. Хочешь, могу адресок подкинуть.
— Здравствуй, — ответил Родищев и добавил: — А адрес мне без надобности. Ты, кажется, забыл. Я сваливаю.
— Ах, да. Действительно, забыл, — Посредник засмеялся. Необъятное его тело затряслось, заколыхалось, пошло волнами, как мешок, в который напихали желе. В спинке стула что-то хрустнуло. Посредник попытался было повернуть голову, но не смог. Шея не позволила. Вернее, то, что нависало над воротничком сорочки, в три наката. — Совсем голова стала плохо работать. На покой пора.
«Ну да, — подумал Родищев, улыбаясь. — Расскажи это кому-нибудь другому».
— Палыч, — сказал он, не переставая улыбаться, — пива хочешь?
— Пива? — Посредник оглянулся на прилавок, за которым миловидная, хотя и слегка потасканная уже девица колдовала над красивыми кранами с укрепленными на них значками «Балтика», «Клинское», «Три медведя» и почему-то «Гессер». — Знаешь, Игорь, пивка бы я выпил, конечно. Но тут пиво, поди, дурное. Разбавляют, суки. Они везде разбавляют. — Он не без труда наклонился вперед. — Знаешь, сколько они тут за сезон заколачивают лаве? Тебе и не снилось. И все на пиве. Недолив, перелив, орешки левые, чипсики. Я знаю, у меня один клиент подвизался на этом деле. Три палатки держал. За сезон — машина, квартира, мебель, еще и на «пожить до следующего сезона» осталось. Вот так, Игорек. А ты говоришь: «пивка».
Родищев продолжал внимательно смотреть на него. У Посредника внезапно холодок пошел по спине. Не понравился ему взгляд «клиента». Жутковатый был взгляд. Холодный, цепкий, словно вогнали ему, Посреднику, в лицо два рыболовных крючка. Как ни дергайся — все равно не вырвешься.
— Что это ты так на меня смотришь, Игорек? — спросил он, посерьезнев.
— Как? — Родищев вздернул жидкие пшенично-пепельные брови. — Нормально смотрю. Как на всех.
— Да? А мне показалось, что ты как-то… Особенно смотришь.
— Нормально, — повторил Игорь Илларионович и отвел взгляд. Посредник сразу оплыл в кресле, словно бы кто-то невидимый держал его за воротник, а теперь отпустил. — Значит, пиво ты не будешь? Напрасно, между прочим. Неплохое пиво. Если и разбавленное, то я не заметил. Могу взять стаканчик, попробуешь. Не понравится — оставишь. За мой счет пойдет. Понравится — потом деньги отдашь.
— Да? — Посредник снова оглянулся на прилавок. — Я же за рулем… А, впрочем, черт с ним. Возьми. Только наше не бери. Возьми «Гессер». И сухариков тогда уж захвати. Или орешков, что ли?
— Как скажешь.
Игорь Илларионович выбрался из-за стола, направился к стойке. Он взял маленький бокал «Гессера» — возьми он большой, Посредник мог бы и встревожиться. Все-таки не только Игорь Илларионович знал его натуру, но и тот знал, что «клиент» деньгами не разбрасывается. Кроме пива он взял еще и пакет «копченых» сухариков. Они острые, соленые и напрочь отбивают вкус чего бы то ни было.
Стоя у прилавка в ожидании пива, Родищев достал из кармана пакетик с транквилизатором. Препарат был мощный. Разумеется, чтобы «выключить» такую тушу сразу и надолго, понадобилась бы лошадиная доза, но Игорь Илларионович и не ставил себе подобной задачи.
— Девушка, пены чуть-чуть напустите, — попросил он. — Мой приятель пену уважает.
— Хорошо, — пожала плечами «девушка».
Ей, в общем-то, было все равно. И даже еще лучше. Хочет клиент пены — на здоровье. Больше пены — меньше пива.
Она придвинула Родищеву бокальчик, картонную тарелочку и пакетик сухариков. Тот протянул крупную купюру и, пока барменша отсчитывала сдачу, ловко высыпал транквилизатор в бокал. Бело-желтый мелкий порошок смешался, осел в пене. Игорь Илларионович подхватил бокал, пакетик и тарелочку и зашагал к столику. Посредник не обращал на него внимания. Крутил головой, рассматривая посетителей.
— А что? — сказал он, когда Родищев поставил перед ним заказ. — Хоть и грязновато, но неплохо. Публика вроде спокойная, цивильно все. — Он сгреб огромной, как весло, ладонью бокал, сделал пару мощных глотков, почмокал губами. — Хм… Вкус вроде нормальный. Что-то… — Он снова почмокал. — Нет, не разбавленное. А пены много. Я же тебе говорил? Если и не разбавят, то пены напустят. — Посредник разорвал пакетик, высыпал сухарики на тарелку, зацепил половину, отправил в рот. Принялся жевать, ожесточенно перемалывая сухарики крепкими зубами. — Ничего так.
— Не разбавленные? — поинтересовался Родищев.
— Что? — Собеседник вскинул брови. — Ты о чем?
— О сухариках. Не разбавленные?
Посредник вновь засмеялся, и тело его опять студенисто заколыхалось. «Осторожнее, жирный боров, — захотелось сказать Родищеву. — Лопнешь, половину зала зальешь». Но он лишь улыбнулся. Посредник потряс пальцем, затем огляделся.
— А салфетки они принципиально не подают? Чем руки-то вытирать?
— У стойки, — кивнул Родищев. — Потом возьмем. Ну, Палыч, я тебя порадовал, теперь порадуй ты меня. Что с документами?
Прежде чем ответить, Посредник задумчиво догрыз сухарики, допил пиво и переставил пустой бокал и тарелочку на соседний, пустующий столик. Затем он наклонился вперед, облизнул верхнюю губу, над которой еще белела узкая полоска то ли пены, то ли транквилизатора.
— Понимаешь, Игорек. Радовать-то мне тебя особенно нечем. То есть «корочки»-то есть. Но стоят таких лаве, — он вытянул губы трубочкой, присвистнул и закатил глаза. — Ты упадешь, если скажу. Вот я и подумал: если недельку подождать, можно будет взять не хуже, зато вдвое, а то и втрое дешевле.
Родищев ни на секунду не усомнился в том, что Посредник его «разводит». И ненависть к толстяку вспыхнула в нем с жуткой силой. Она кипела, как раскаленная магма внутри пробуждающегося вулкана. На секунду Родищев увидел себя как бы со стороны. Вот он берет бокал, поднимает и, ласково улыбаясь, впечатывает его Посреднику в лицо. Тот отшатывается. Спинка, не выдержав натиска полуторацентнерного тела, лопается, и Посредник опрокидывается на грязный пол. Родищев встает, поднимает свой стул и начинает что было сил охаживать ненавистного ублюдка, трясущегося у его ног, закрывающего голову руками. Он бьет до тех пор, пока руки Посредника не превращаются в размозженные лепешки, а лицо — в залитую кровью маску.
Но… Это было воображение. Гнев стал сворачиваться, скукливаться, концентрируясь где-то в середине груди. Лава подернулась черной коркой пепла. Внутри она все еще оставалась раскаленной, бурлила и всхлипывала огненными брызгами, но извержение откладывалось до лучших времен. Родищев взял себя в руки.
— Так что ты скажешь, Игорек? — спросил Посредник, наклоняясь еще ближе.
Игорю Илларионовичу показалось, что здоровые, пятого размера, груди Посредника сейчас вывалятся из плаща и растекутся по столу бесформенными лужами плоти.