— Вот именно... Да, слушаю. Только две? Спасибо, — Беклемешев повесил трубку. — От Желтикова до Яхромы в этот отрезок времени идут всего две электрички — в 12.57 и в 14.03.
— В 14.50 он был уже в Москве.
— Правильно. Вторая электричка отпадает. Остается первая, 12.57. Но в час с небольшим Секаева видели в столовой, на обеде. А в 13.31, самое позднее, он сел в электричку в Дмитрове или Яхроме.
— Рейсовый автобус? — предположил Федулов.
— От воинской части, где служил Секаев, до Дмитрова, если по прямой, километров двадцать. По шоссе и того больше. На автобусе, тем более загородном, это минут тридцать, не меньше. Вывод: Секаева отвезли на машине.
— Кто?
— Да нашлись, видимо, добрые люди: Подвезли к той самой электричке, в которой гарантированно не бывает свидетелей.
— Дело ясное, что дело темное, — кивнул Федулов, подумал и добавил: — Ну и хрен с ним. Пускай теперь Министерство обороны само со своим Секаевым разбирается. Нам так даже лучше. Баба, как грится, с воза, кобыле, соответстно... что? Правильно, легше. Ты бери еще бутерброд-то, бери. Не стесняйся.
— Спасибо, — Беклемешев взял следующий бутерброд, подержал в руке, спросил задумчиво: — Слушай, Артемий Демидович, ты не знаешь случайно, что у нас находится под площадью Тверской Заставы?
— Под площадью Тверской Заставы? — Федулов пожал плечами, отхлебнул чай, прополоскал им рот, причмокнул. — Восхитительно, — сделал еще глоток. — Под площадью Тверской Заставы, Зиновий Ефимович, расположен командный бункер Главного штаба Гражданской обороны. А что?
Ровно в шесть со стороны ВДНХ на улицу Королева вкатилось звено бронетранспортеров. Четыре колесные машины, от которых на километр тянуло жаром и соляркой. Вошли в людское море, словно корабли в незнакомую акваторию, сбросив ход почти до нуля. Зеваки загомонили оживленно, принялись обмениваться мнениями. Интересно же на эдакие махины посмотреть вблизи. У-у-у, зверюги.
На перекрестке Королева и Цандера бронеколонна разделилась.
Две машины ушли к Звездному бульвару, две остановились, не доезжая ограждения. Из приоткрытого люка головного БТРа выбрался молоденький ефрейтор в шлемофоне, гаркнул звонко на всю улицу:
— Кто тут старший? Где машины ставить?
Сержант-спецназовец подбежал, замахал рукой:
— Брат, оттянись вправо, к домам, под стены. — И заорал на зевак: — Ну что встали? БТР никогда не видели? А ну разойдись! Дай дорогу! Разойдись, говорю!
Ефрейтор вновь нырнул в люк. Толпа расступилась. Бронированные чудища, взревев двигателями, неуклюже развернулись, вползли осторожно на газон и, ломая чахлые, тонкие саженцы берез-недомерков, подкатили к домам. Качнувшись, встали прямо под окнами.
Ефрейтор выбрался из машины, достал из кармана комбинезона пачку «Примы», закурил лениво и поинтересовался у спецназовца:
— Слышь, братан, кому докладываться?
— Ты сиди, жди пока, — отмахнулся тот. — За тебя доложатся.
— А-а, ну лады.
Водитель взгромоздился на броню, устроился поудобнее, принялся озираться, покуривая неторопливо.
В штабном «РАФе» Третьяков, нет-нет да и посматривавший в экран телевизора, повернулся к хмурому, как грозовая туча, Ледянскому и сказал:
— Роман Валентинович, я бы на вашем месте запретил телевизионщикам снимать из окон телецентра.
Тот тоже посмотрел на экран и вздрогнул. По НТВ как раз начался выпуск новостей. И, разумеется, основной новостью дня был захват Останкинской башни. Промелькнула заставка, дикторша что-то быстро пояснила «для тех, кто еще не в курсе», а затем возникла четкая, яркая картинка: четыре БМП, въезжающие с Останкинской улицы на улицу Королева.
— Черт! — взорвался генерал, наливаясь кровью,— Неужели нельзя как-нибудь унять этих идиотов? Почему у меня должна голова еще и об этом болеть?
— У них работа такая, — рассудительно заметил Третьяков, нажимая на клавиши. — По всем каналам одно и то же. Ракурсы только отличаются. Этажи, наверное, разные.
— Все, приехали, — мрачно выдохнул спецназовец. — Если у этих подонков есть телевизор, они убьют заложников.
— Я же говорил, — поддержал его Четвертаков. — Надо было положить главаря, пока он стоял внизу. Остальные бы мигом обделались.
Приоткрылась дверца, и в салон заглянул милиционер из оцепления, козырнул:
— Товарищ генерал, «бэтээры» прибыли.
— Да уж видел, вашу мать! — рявкнул тот, указывая на телеэкран. — Чтобы через минуту этого не было! Иначе вы у меня все под суд пойдете! Ясно?
— Так точно, — испуганно вытянулся тот.
— Выполнять!
— Есть!
Дверца захлопнулась. Ледянский вздохнул тяжело, подумал, сказал уже спокойнее:
— Не думаю, что они станут стрелять в заложников.
— Почему вы так считаете?— Чесноков, неотрывно наблюдавший за башней, повернулся.
— Заложники — их последнее прикрытие. Они должны быть полными идиотами, чтобы пойти на такое.
— А я-то, признаться, думал, что вы купились на болтовню этого ублюдка, .- улыбнулся Чесноков.
— Я ему не верю ни на грош, — покачал головой Ледянский. — Этот выродок может говорить все, что угодно, но полковник Епишев был расстрелян только за то, что вступился за избиваемого без всякой причины парня. Будь их главарь таким, как говорит, — солдатом — он бы этого не допустил. Да и остальные не стали бы совершать ничего подобного. Кстати, по свидетельству одной из заложниц, парня буквально насмерть забили прикладом. Это что, солдатская доблесть? Ну, и наконец, насилие над... над женщиной. Я звонил в больницу. У нее сломаны почти все ребра, левая рука, бедро, многочисленные ушибы внутренних органов и мягких тканей, сотрясение мозга. Их главарь — просто-напросто хитрый, лживый ублюдок.
— Зачем в таком случае они отпустили детей? — спросил озадаченно Седнев. — Это самый надежный щит. Стопроцентный.
— Элементарно, — ответил Четвертаков. — Террористы, понимая, что рано или поздно штурм состоится, решили подстраховаться на случай, если их все-таки схватят. Это абсолютно очевидно. У меня не возникает ни малейших сомнений в том, что дело обстоит именно таким образом.
— А как быть с выкупом? — продолжал допытываться Седнев. — Деньги-то они не взяли.
— Жест, безусловно, эффектный, — сказал Третьяков размеренно. — Раз уж вас, профессионала, это зацепило, что уж говорить о простых людях, куда более восприимчивых. Тех же телевизионных и газетных репортерах, например. Они вцепятся в эту «утку» обеими руками. Я уже даже вижу заголовки на первых полосах столичных газет: «Новые Робин Гуды!» или «Солдаты без удачи». Нас выставят в роли этаких злодеев, убийц. Репортеры ведь не знают ни о полковнике Епишеве, ни о забитом прикладами парне, ни о вашей дочери. Лично мне в бескорыстие бандитов верится с большим трудом. Думаю, что террористы просто решили выручить приличную сумму за бумаги, о которых я говорил раньше. Секретные документы до сих пор ценятся достаточно высоко, а на этих как раз стоит гриф «Секретно». Террористам ведь невдомек, что это «пустышка», — Третьяков обвел взглядом остальных штабистов. — Впрочем, я не претендую на истину в высшей инстанции. В принципе, мой голос здесь вообще ничего не стоит. Я только высказал сугубо личное мнение.