Ледянский сидел в кресле, сцепив руки на коленях, и молчал. Лицо его приобрело странное отсутствующее выражение. Казалось, он где-то далеко.
Внезапно репортаж прервался. Вместо кадров толпы и «бэтээров» возникла заставка.
— Слава богу, наконец-то, — вздохнул с облегчением Четвертаков. — Будем надеяться, что террористы не успели посмотреть новости.
— Снайперы уже прибыли? — глухо, по-прежнему глядя в пол, вдруг спросил Ледянский.
— С минуты на минуту прибудут, — ответил Чесноков. — Их уже вызвали.
— А прожектора?
— Как раз начали устанавливать. Двадцать пять штук.
— Хорошо. Что с вертолетами?
— Через полчаса они будут на базовых точках.
— Что отвечает штаб Гражданской обороны? — Ледянский поднял взгляд на Третьякова. — Вы им звонили?
— Конечно. В принципе, они согласны помочь, но окончательный ответ смогут дать не раньше чем через час. У них там возникли какие-то технические неполадки.
— Все в этой стране через задницу! — неожиданно яростно выдохнул Ледянский. — Все. Обязательно, как доходит до дела, так что-то случается. Одни какого-то крючкотвора найти не могут, у других технические неполадки.
Капитан перехватил поудобнее автомат. После произошедшего внизу он вдруг уверился в мысли, что штурма не миновать. Подготовка к нему уже началась. Значит, предстояло разгадать план действий штурмовых групп и попытаться дезорганизовать их, задушить первую атаку в самом начале. Как правило, после этого наступает долгий перерыв. Понадобится уточнить число потерь, выработать новую тактику, перегруппировать людей. За это-то время капитан и рассчитывал вывести солдат из башни. Возможно, им удастся вырваться еще до штурма, но не раньше, чем они завершат начатое. Доделают то, ради чего пришли сюда. Иначе зачем вообще все затевалось?
— Остров, — прозвучал в динамике передатчика голос Моцарта. — У нас плохие новости.
— Сейчас спущусь, — отозвался он и, повернувшись к сержанту, добавил: — Собери чужаков и пересчитай заложников.
— Хорошо, — ответил тот, крикнул: — Волк! Поднимайся наверх. Останешься караулить заложников.
— Понял.
Капитан вошел в лифт, спустился до пятого этажа.
Аппаратчики окончательно освоились в новой компании. Сидели на корточках у стойки, курили, рассказывали что-то Минаю. Тот слушал, открыв рот. Мерцающие в полумраке огоньки сигарет выхватывали лица, глаза, губы. Время от времени вспыхивал смех. Телевизор мерцал у них под ногами. Невнятно что-то бубнил диктор. Моцарт, как и раньше, стоял у окна, задумчиво смотрел вниз, на площадку, на улицу Королева, на дома напротив. Автомат он положил на скрещенные руки, стволом вниз, как младенца.
Услышав звук открывающихся лифтовых дверей, аппаратчики принялись лихорадочно гасить сигареты, разгонять руками дым. Минай вскочил поспешно, отступил на пару шагов.
Моцарт обернулся. Капитан, сделав вид, что не замечает столбиков пепла на полу и густой дымовой завесы, прошел к нему, остановился рядом, спросил тихо:
— В чем дело?
— Командир, — Моцарт понизил голос, указал пальцем за окно, — минуту назад подошло звено «броников». Четыре штуки.
— Где?
— Вон у того дома. Сейчас их не видно, под стенами стоят. Мне показалось, они разделились. Два ушли влево, а два остались. Я тут прошвырнулся по кругу, поглядел. Не могу ручаться, но, по-моему, еще одна машина с противоположной стороны. У телецентра. Прямо за углом. Они что-то затевают, командир.
Моцарт говорил размеренно и ровно, абсолютно спокойно, не глядя на капитана.
— Волнуешься? — спросил тот.
— Все, наверное, волнуются, — ответил уклончиво Моцарт.
— Минаев! — позвал капитан. — За телевизором кто будет следить? Папа римский?
— Я слежу, товарищ капитан.
— Сообщения были?
— Разные. Уехали из Кремля, приехали в Кремль. Конкретное местоположение пока не называлось.
— Заканчивай лясы точить, — не оборачиваясь, скомандовал капитан. — Смотри внимательно на экран. Задача ясна?
— Так точно!
— Выполняй.
— Есть!
Капитан замолчал, вглядываясь в оцепление, в толпу, кажущуюся в сумерках огромным волнующимся озером. В дома, по стенам которых прыгали блики «маячков» пожарных и милицейских машин, автомобилей «Скорой помощи». Окна в домах черные, пустые. Как в войну. Только на войне нет зевак. Там не стоят на месте. Там бегут. Пригнувшись, озираясь, прижимая к себе кто ребенка, кто автомат, кто добытую еду. Небо в кровавых полосах заката. Низкое, темно-синее. Прохладно-красивое. В невесомой электрической вуали. Черное пятно опустевшего парка ВВЦ. Правее — глянцевая поверхность пруда и парк Дзержинского. Все переименовали, его, бедолагу, почему-то оставили. Руки, что ли, у властей не дошли? Вой ветра в огромной бетонной трубе. Щемяще-тоскливый, как древний плач по погибшему. Пой, ветер, пой. Поминай еще не умерших.
Капитан резко повернулся на каблуках, зашагал к лифту, бросив на ходу:
— Минаев, проворонишь новости — голову откручу.
— Понял, товарищ капитан, — отозвался тот.
На смотровой площадке уже собрались трое оставшихся семеруковских «посланцев» — Губа, Лесик и Гулкий. Разговаривали между собой. Чуть в стороне стоял сержант. Привалившись плечом к стене, он наблюдал за «чужаками».
— Слышь, начальник, — обратился к нему Губа. — А Герыч где? Чего-то его не видать.
— И не увидишь. Нет больше твоего Герыча, — спокойно ответил тот. — Был да весь вышел.
— Как это? — повернулся к нему Гулкий.
— А вот так.
— Ты, я тя серьезно спрашиваю, — напрягся Губа.
— А я тебе серьезно и отвечаю, — отлепился от стены сержант. — Нету. Кончился.
— Помер, что ли?
— Ага. Пулей подавился.
Лицо у Губы сперва вытянулось, затем стало злым, но спустя секунду выражение злобы сменилось напряженной ухмылкой.
— Ну и х...й с ним.
— Да гонит он, — предположил Гулкий. — Гонишь, начальник?
— Хочешь убедиться? Иди посмотри. На лестнице ваш Герыч валяется, — сержант, словно невзначай, положил палец на курок.
Насмешливо-спокойный, он казался на голову выше бандитов. И стократ сильнее.
Из лифта показался капитан, подошел, взглянул на «чужаков», сказал спокойно, сухо, чуть отстраненно:
— Значит, так. Денег нет. И не будет. Когда окончательно стемнеет, вы сможете уйти. Все.
— Кончай лепить, — подал голос Гулкий- Он злился все больше. — Бабки тебе принесли. Я видел.