– А что, радиоузел взлетел на воздух? – опять спросил Андрей.
Я снова кивнул. Геннадий расхаживал по комнате и, легонько постукивая ребенка по мягкому месту, что-то мурлыкал. Он никак не реагировал и на мое сообщение о том, что Трофим Герасимович с напарником подожгли состав с горючим.
Андрей внимательно поглядел на Безродного, вынул из кармана смятую сигарету, расправил ее и закурил.
– У меня только что был гауптман Штульдреер, – проговорил он и, достав из кармана клочок бумаги, протянул мне. – Это координаты моих хлопцев. С завтрашнего дня их можно слушать. Уведоми Решетова!
На моем лице застыл вопрос. Что значит «уведомить»? Это значит – зашифровать телеграмму. А шифр-то у Солдата!
Андрей внес ясность и сказал Геннадию:
– Шифр передай Дим-Димычу.
– И не подумаю, – усмехнулся тот и поддал сильного шлепка сыну.
Андрей нахмурился.
– Да-да, – подтвердил Геннадий. – И не подумаю. Или тебе, или никому.
Ни о каком Дим-Димыче не может быть и речи.
– А если Демьян… – начал было Андрей.
Вспыливший мгновенно Геннадий резко оборвал его:
– Плевать я хотел на твоего Демьяна! Я подчиняюсь горкому, а не ему.
Тоже мне умник нашелся. Командовать мастер. Подумаешь, пуп земли русской.
Пусть сидит в лесной норе и занимается своими делами. И нечего совать нос куда не следует.
Андрей улыбнулся и спокойно вставил в паузу:
– Быть может, ты сам скажешь об этом Демьяну?
Слова эти больно задели Геннадия.
– Предоставляю эту возможность тебе. Лижи ему задницу!
Мне очень хотелось, чтобы Андрей встал, подошел к Геннадию и дал ему по физиономии. Ему это сделать было совсем не трудно при его росте и силе. Но он только побледнел. Побледнел и сказал:
– Демьян умеет командовать, ты прав. Тут он мастер, а ты и в подмастерья к нему не годишься.
Геннадий подошел к кровати, швырнул в нее своего сына и, энергично жестикулируя, вновь стал выплескивать свою злость:
– Ни черта он не умеет, твой Демьян. Только корчит из себя. В подполье провал за провалом. Сам виноват, а на других хочет свалить. Ищи ему предателя! Xa! Сам пусть ищет!
Андрей тяжело опустил руку на стол и встал.
– Хватит! Не будем ослами. Давай шифр!
Геннадий хотел что-то сказать, глотнул воздух и молча вышел в другую комнату. Вернулся оттуда со спичечным коробком в руке.
– Здесь все.
Андрей неторопливо проверил и передал коробок мне.
– У тебя будет, – проговорил он.
Геннадий посмотрел на нас и глухо, сдерживая злобу, произнес:
– Ладно. Проваливайте. Без вас тошно.
Андрей кивком указал мне на дверь. За порогом он сказал:
– Составь две телеграммы Решетову. В одной укажи, что по инициативе Демьяна горком развенчал Геннадия. Во второй сообщи о новогодних ударах.
Добро?
– Ладно.
– Я виделся с Пейпером, – продолжал Андрей. – Да, он беседовал в приемной доктора с Помазиным.
– Это очень важно, – заметил я.
– Во всяком случае, этого типа сейчас знают в лицо трое наших.
Посмотрим, что даст нам понедельник.
Мы расстались. Поскольку Новый год выпал на пятницу, а в пятницу у доктора был приемный день, я имел все основания заглянуть к нему. Там никаких новостей не было. Небольшая новость заключалась в радиограмме за подписью Решетова. Я расшифровал ее дома. Она гласила:
"Днями в Энске должен появиться оберштурмбаннфюрер СС Себастьян Андреас. Примите все меры, чтобы узнать, с кем из горожан он будет иметь встречи".
Я постарался запомнить имя эсэсовца и сжег бумажку.
– Ради бога, зайдите сегодня! – Эту фразу я услышал в десяти шагах от управы, когда заворачивал за угол. Оглядываться не следовало, слова были брошены мимоходом, чтобы не вызвать подозрения у посторонних. Но я оглянулся, встревоженный: от меня удалялась Наперсток. На ней был платок, старомодная, сильно поношенная плюшевая кацавейка и несуразные, с перекошенными задниками валенки. Как ни в чем не бывало твердыми маленькими шажками она переходила дорогу.
"Ради бога, зайдите сегодня", – повторил я мысленно. И тотчас почувствовал смутное беспокойство. Еще ни разу Наперсток не назначала внеочередную явку таким способом. Ни разу не звучал так тревожно и просительно ее голос.
Что случилось? Прошла ровно неделя, как я и Андрей были в доме Аристократа, видели его и Наперстка. Мы пришли в воскресенье вечером и ушли в понедельник: ждали Дункеля-Помазина. Но он не явился за своей машинкой.
По-видимому, планы его менялись, и нам следовало это учесть, принять меры предосторожности, временно прекратить посещение Аристократа. И вдруг сигнал!
Смутное беспокойство рождало различные предположения, одно страшнее другого. Я досадовал на Наперстка: она могла сказать еще несколько слов и объяснить, что произошло. А теперь мне приходится ломать голову и мучиться.
Работа валилась из рук. Я писал какие-то бумажки, не вникая в них, не понимая сути. В голове билась одна мысль: "Надо идти! Надо идти к Аристократу. Скорее!" Сегодня понедельник. Карл Фридрихович принимает с десяти до тринадцати.
Пора! Но как вырваться из управы? Что придумать? Кажется, все испробовано, и нового ничего не изобрести. Беспокойство нарастало, вызывало физическую боль: у меня адски ломило виски.
Что же предпринять?
Раздался звонок: вызывал к себе бургомистр. Сейчас отпрошусь. Скажу, что беспокоит печень, не могу работать.
Увы, бургомистр предупредил мое намерение.
– Только что звонил штурмбаннфюрер Земельбау-эр, – сказал он. – Вызывает вас к себе. Сейчас. Моя машина стоит у подъезда. Поезжайте!
Сердце мое сжалось от неприятного предчувствия:
– А что такое?
Господин Купейкин беспомощно развел руками.
Я поклонился и вышел. Еще сюрприз! Зачем я понадобился начальнику гестапо? Не связано ли это с сигналом Наперстка?
По пути к зданию гестапо я передумал бог знает что. И конечно, в голову лезло самое худшее. А что, если Дункель уже знает, что доктор – наш человек?
Что, если он следил за домом доктора? Быть может, доктора арестовали!
– Подождать? – осведомился шофер, когда машина остановилась у подъезда.
– Нет! – ответил я. И в голосе моем было столько отчаяния, что самому сделалось страшно.