Просили коменданта.
Майор Гильдмайстер спокойно допил вино и не торопясь направился к телефону.
Все замерли. В столовой водворилась тишина. Но за этой обманчивой тишиной что-то скрывалось. Она таила какую-то угрозу.
– Так… Понимаю… Правильно… Поезжайте… Я буду здесь, – произнес комендант, положил трубку и задумался.
– Что-нибудь серьезное? – поинтересовался штурмбаннфюрер, сощурив свои крысиные глазки.
– Как сказать, – неопределенно заметил комендант. – От этого мы никогда не гарантированы. Горит состав с бензином на станции.
У меня сильно сжалось сердце. Горячая волна радости подступила к горлу.
Трофим Герасимович выполнил новогоднее задание.
– Дверь на балкон открывается? – спросил комендант.
– Да, конечно, – ответил бургомистр.
– Выключите свет!
Начальник полиции, ближе всех сидевший к выключателю, быстро исполнил команду, и комната погрузилась во мрак.
Бургомистр завозился у двери. Загремела заслонка, щелкнул ключ в замке, затрещала бумага, которой были заклеены щели. Наконец дверь открылась, и вместе со струями холодного воздуха в комнату хлынули вопли сирены и всполошенные выкрики паровозных гудков. Комендант, гестаповец, начальник полиции, я и бургомистр вышли на балкон и закрыли за собой дверь.
Метель угомонилась. Втихомолку падая легонький снежок. Мороз крепчал и сразу охватил нас в свои объятия.
В западной части города полыхало пламя. Огонь отражался в низко плывущих облаках.
– С воздуха? – спросил начальник гестапо. – Но я не слышал зениток.
– Диверсия, – сказал комендант.
– Хм… – Штурмбаннфюрер поежился и обратился к начальнику полиции: – Господин Пухов! Поезжайте, посмотрите сами.
– Там мои люди, – заметил комендант.
– Ничего, поезжайте, – повторил штурмбаннфюрер.
– Слушаюсь, – произнес Пухов и, странно втянув голову в плечи, быстро юркнул с балкона.
Я перегнулся через перила и стал смотреть вниз на цепочку автомобилей, выстроившихся у фасада. Спортивный «хорьх» с откидным верхом – майора Гильдмайстера; горбатый допотопный «штейр» – начальника госпиталя доктора Шумана; большой, приземистый, залепленный белыми пятнами «оппель-адмирал» – начальника гестапо. А на «мерседесе», видно, приехали полковник Килиан и его спутница. Шоферы стояли кучкой, глядели на зарево и о чем-то болтали. В темноте, точно светлячки, мигали горящие сигареты.
Из ворот, расположенных под балконом, часто почихивая, выкатил полицейский «майбах». Чуть ли не на ходу в него вскочили двое.
– Пойдемте, – предложил комендант, и мы вернулись в дом.
Ужин возобновился. Тосты следовали за тостами. Полковник Килиан предложил выпить за доблестную германскую армию, бургомистр – за новый порядок на земле, вводимый железной рукой фюрера. Штурмбаннфюрер Земельбауэр поднял тост за тех русских, которые глубоко верят в Гитлера и помогают немецкой администрации на оккупированной территории.
Хмель, подобно огненному току, растекался по моим венам. Голова чуть кружилась, но мысль работала по-прежнему четко, я прекрасно понимал происходящее, пил, ел, разговаривал, слушал.
Шуман рассказывал анекдоты. Он знал их массу. В бестактной форме, не стесняясь женщин, он выкладывал самые пересоленные и переперченные.
Бесстыдство этого пошляка со вставной челюстью превышало всякую меру.
Килиан, Гильдмайстер и Земельбауэр косились на него, но молчали. Гизела, казалось, не слышала доктора и оживленно переговаривалась то с одним, то с другим гостем.
Я изредка останавливал свой взгляд на ней. Происходило это бессознательно, независимо от меня, как биение сердца. Гизела обладала какой-то притягательной силой. Она держала себя в высшей степени скромно, без кокетства, без игры. У нее был низкий, глубокий, грудной, воркующий голос, и в этом я видел какое-то неотразимое очарование. До меня долетали обрывки фраз, брошенных Гизелой.
– Там угощали нас страшным напитком. Забыла, как называется. Он отдает цитварным семенем.
"Где там? – гадал я. – Кто же, в конце концов, она?" – Где вы жили в Афинах?
– Сначала в отеле "Король Георг", потом в "Великобритании".
"Так, – ответил я, – значит, она была в Греции".
Гизела хотела добавить что-то, но ее перебил этот пошляк доктор Шуман.
Он начал рассказывать анекдот о вскрытии трупа, причем с такими подробностями, от которых, скажем прямо, наш аппетит не мог улучшиться.
Хозяйка подала национальное баварское блюдо – ливерные клецки. Я понял, что это блюдо – дань штурмбаннфюреру. Он оценил внимание к своей особе, встал, подошел к Валентине Серафимовне и поцеловал ей руку. Та просияла.
Дружно принялись за клецки.
Все, кроме Гизелы и коменданта, были под хмельком. Осмелела даже застенчивая жена бургомистра. Муж упрекал ее в том, что она допустила ошибку и не пригласила какого-то актера с гитарой. Она громко возражала:
– Ни за что! Не терплю артистов! Это неполноценные люди. У них нет своего языка, своих мыслей.
Ей начал возражать секретарь управы Воскобойников, но в это время внимание всех привлек неожиданно вошедший в столовую лейтенант из городской комендатуры, тот самый, с помощью которого я сделал головокружительную «карьеру». Снег на его фуражке, воротнике и плечах шинели еще не успел растаять.
Майор Гильдмайстер извинился перед дамой, поднялся и твердой походкой направился к лейтенанту. Он обнял своего подчиненного за талию и вывел в коридор.
Через несколько минут они оба вернулись. На лейтенанте уже не было фуражки и шинели. Он занял место уехавшего начальника полиции, но, увидев меня, поменялся местом с Воскобойниковым и оказался со мной рядом.
Мы чокнулись, поздравили друг друга и выпили по бокалу.
Я спросил лейтенанта:
– Почему так поздно?
Он объяснил, что попал сюда совершенно случайно, и на ухо добавил:
– В машину начальника полиции кто-то бросил гранату. Возле казино. Убит он, шофер и референт.
"Так, все ясно, – с удовлетворением отметил я. – Костя задание выполнил. Только ни он, ни кто-либо другой гранату не бросал. Костя уложил в багажнике «майбаха» магнитную мину, и она сработала".
То, о чем лейтенант сообщил мне шепотом, комендант рассказал всем.
Начальника госпиталя передернуло.
– Черт знает что! Состав с горючим. Начальник полиции. Эти аттракционы мне не нравятся!
– Да, – протянул полковник Килиан. – Не совсем удачная прелюдия к Новому году. Я был на передовой, там, знаете, спокойнее.