Сейчас мне очень хотелось заговорить с Демьяном на эту тему и предостеречь его. Но я знал, наверняка знал, что не найду отклика в его душе. Демьян был честен, смел, но очень сух. Он считал, что делает лишь то, что от него требуется, и никакого героизма в этом не видел. И подвиги других расценивал как обычное, само собой разумеющееся дело. Мы советские люди, рассуждал он, коммунисты. Иначе мы и не можем себя вести, иначе мы не имеем права поступать.
И вообще Демьян не любил откровенностей и сердечных излияний. Быть может, это его недостаток, быть может – достоинство. Судить не берусь. Но упрекнуть его в чем-либо другом я не мог.
Пришел Костя. Свежие снежинки таяли в его волосах, прозрачные капельки стекали на лоб. Он улыбался, улыбался радостно, торжествующе.
"Значит, все в порядке", – заключил я.
Демьян оторвался от бумажек:
– Ну как?
– Узнал.
Костя надул щеки, с шумом выпустил воздух, прошел к стене, сел на кирпичи, сложенные столбиком.
Я посмотрел на Демьяна. Мне хотелось спросить его: "Что вы на это скажете? Я же заверял, что Костя перестанет быть Костей, если не сделает того, что ему поручили".
Демьян пошевелил подвижными ноздрями, собрал бумажки, отложил в сторону и попросил:
– Ну, рассказывайте.
– А что рассказывать? Узнал. Через Фролова. Потом сам сходил и посмотрел.
– Фролов служит в полиции? – поинтересовался Демьян.
– Да, у нас. Он ведает квартирными делами. До войны в коммунхозе промышлял. Сволочь порядочная.
– Ну и что же? – продолжал подбираться к главному Демьян.
– Восточная улица, восемьдесят два. Двухэтажный дом. Деревянный. С подвалом, вернее, полуподвал. Часовой. С улицы не подобраться. И со двора ничего не выйдет. Ворота и калитка исправные. Сейчас телефон подводят. А вот со двора по соседству – думаю, выйдет.
– Поджечь? – спросил Демьян.
– Ну да.
– Да, это самое лучшее. Как вы считаете? – обратился Демьян ко мне.
Я не возражал. Дело в том, что из информации Пейпера мы узнали, будто представитель СД вывез из разных городов, оккупированных немцами и лежащих восточнее Энска, какие-то архивы. Думали вначале, что эти архивы пойдут на запад, но они осели в Энске. Немцы занялись их изучением. Нашли укромное местечко и стали рыться в бумагах. Где они укрылись – никто не знал, в том числе и Пейпер. А вот Костя сегодня выяснил.
– Народу в доме целая орава, – сказал он. – В окна видно.
Большая земля уже знала об архивах и предложила уничтожить их. Как? Это уже наше дело.
– Кому поручим? – спросил Демьян.
– Я начал, я и кончу, – ответил Костя, нахмурив брови.
– А если вам поможет Цыган? – осведомился Демьян. – Вдвоем сподручнее.
– Не всегда. Ну что ж, вдвоем так вдвоем. Только по моему плану.
Я не возражал.
– Договорились. Приступайте к делу немедленно. Архивы есть архивы. В руках врага это находка. Жечь их, когда немцы разберутся во всем, не имеет смысла.
– Понятно, – заметил Костя.
Итак, мне предстоит выполнить операцию вместе с Костей. Это и удобно и в то же время сложно. Сложно потому, что Костя очень своеобразен по характеру. В свои девятнадцать лет он необычно самостоятелен. И неизвестно, откуда эта самостоятельность: воспитана ли в семье или приобретена работой в подполье. В войну он вошел прямо со школьной скамьи. Отец его говорил, что таких, как его сын, в городе хоть пруд пруди, а толку от них никакого. Отец ошибался. Теперь это можно сказать точно. Если бы в Энске отыскались еще три-четыре хлопца таких, как Костя, было бы чудесно, сила нашего подполья увеличилась бы намного.
Город он знал как свои пять пальцев. В нем провел детство, юность.
Разводил голубей, удил рыбу, играл в «белых» и «красных», лазил в чужие сады за яблоками и грушами, имел друзей и недругов. Своенравный, избалованный хорошей жизнью, достатком в доме, Костя привык спорить, дерзить, пререкаться. Он любил командовать над сверстниками, огрызался отцу и матери, ни во что ставил старшего брата.
Когда оккупанты приблизились к Энску, Костя пошел в военкомат и сказал, что останется в городе. Отговорить его было трудно. И военкому, и родителям.
Все равно он поступит по-своему. Костя остался, а с ним, для присмотра, осталась его сестра Аленка. Ее мы нарочно не вовлекали ни в какую работу.
Она сидела дома, шила, готовила еду, топила печь.
Немцы пришли, и Костя словно вырос. Будто возмужал лет на десять. Я диву давался такому огромному приливу энергии. Полная отдача большому, светлому и опасному делу захватила его целиком.
Его завербовали в полицаи. Толковый, способный, грамотный, он через месяц стал дежурным по караулам. Полиция охраняла управу, казначейство, магазины, редакцию газеты и типографию, радиоузел, лесной склад и дома наиболее видных ставленников оккупантов.
Костя мотался ночи напролет по городу, проверял посты и в то же время обделывал свои подпольные дела. Он работал под моим началом. Задания принимал охотно. Я не помню случая, чтобы он возразил: "Это не просто сделать" – или: "Это невозможно сделать". Но у него было всегда свое мнение, свой взгляд на вещи. Он прекрасно понимал, что к одной и той же цели можно идти разными путями, и шел своим, особым и часто неожиданным для нас путем.
Если ему навязывали чужое мнение, ссылаясь на опыт или знания старших, он отвечал: "Вы лучше понимаете, так сами и выполняйте!" Так Костя однажды сказал и мне.
У него было отличное чутье, хладнокровие, колоссальная выдержка.
Смелый, дерзко-отчаянный, он был жаден к опасностям, действовал рискованно.
Не кто иной, как Костя, в свое время посмел ночью явиться на квартиру Демьяна, «арестовать» его, провести чуть ли не через весь город, укрыть в своем погребе, а затем передать партизанам.
Именно он в первые дни оккупации среди бела дня на главной улице города ухитрился швырнуть гранату в проходившую штабную машину. Сам уцелел, а шестерых фашистов уложил наповал.
А ликвидация начальника полиции Пухова? Когда начальник полиции выехал на вокзал, на пожар, по пути в машину сел Костя. Ему надо было якобы добраться до типографии и проверить часовых. В машине он поставил мину на боевой взвод и опустил на заднее сиденье. Не доезжая казино, Костя вышел, а «майбах» помчался дальше. Через две-три сотни метров внутри машины грохнул взрыв – и все полетело к чертям. Но ни одна живая душа не могла сказать, что видела, как кто-то садился в машину и покидал ее. А мертвые не разговаривают.
Это лишь несколько эпизодов из боевой работы Кости. А сколько их на его счету?!