– Облава! – грозно приказал негрозный по виду штурмбаннфюрер. – Немедленно! Свяжитесь с майором Гильдмайстером от моего имени. Возьмите у него людей – взвод, роту, батальон! Прочистите район железнодорожного узла.
И западную окраину. У всех подучетных – обыски. Все вверх дном. Действуйте!
– Яволь! – щелкнул каблуками гауптштурмфюрер и вышел.
Взбудораженный начальник гестапо вышел из-за стола и затопал своими дегенеративными ножками по кабинету. Он плюнул несколько раз на пол – привычка не из тех, которыми можно гордиться.
Немного успокоившись, он взглянул на часы и сказал:
– Сейчас мы поговорим с одной дрянью. Ваш земляк. Актер. В прошлом, правда. В зависимости от того, как он поведет себя, решится вопрос, где ему умирать – здесь или дома, в постели.
Я поинтересовался:
– Смею спросить, в чем он повинен?
Штурмбаннфюрер не делал из этого тайны. Тем более что я, как переводчик, должен был в какой-то мере войти в курс дела. Актер имеет дочь.
Не родную, а приемную Этакую молодую и, скажем прямо, роскошную девку.
Имеется ее фото, когда ей минуло девятнадцать лет. Люба. Любовь. Она вскружила голову ротенфюреру СС Райнеке. И видимо, основательно вскружила, если такой служака, как Райнеке, прошедший огни и воды, стал волочиться за этой шлюхой. Он стал наведываться к ней на дом. Болван! Иначе нельзя его назвать. Забыл хорошее правило, рекомендованное покойным обергруппенфюрером Рейнгардом Гейдрихом. Правило гласило: "Немец! Покидая любой русский дом, не забудь поджечь его!" А Райнеке забыл. И поплатился. Его нашли мертвым. И где бы вы думали? В трех кварталах от дома актера.
"И ты болван, – отметил я. – Поздно хватился".
Памятная история с эсэсовцем Райнеке имела годичную давность. Никакого отношения к смерти Райнеке актер не имел. На эсэсовца точили зубы и я, и Костя, но Трофим Герасимович опередил нас.
– Давно это было? – на всякий случай полюбопытствовал я.
Штурмбаннфюрер сел за стол, покопался в ворохе бумаг и ответил, что в феврале минувшего года. Давненько. Но все дело в том, что у Райнеке, как у всякого порядочного немца, есть брат. Председатель военно-полевого суда. И его страшно интересует, кто мог поднять руку на его брата. Вот лежит его письмо. Надо же ответить.
– А этот актер замешан в убийстве? – спросил я.
Начальник гестапо засмеялся. Очень сомнительно. Как ему доложили, актер – дряхлый старик, развалина. Одной ногой стоит в могиле, а Райнеке… Его надо было видеть. У Райнеке размер шеи, бицепса и ступни – сорок четыре сантиметра. Это что-нибудь да значит. Юберменш! Он мог раздавить этого актеришку одним ногтем. Но старик, может, выболтает кое-что, если его припугнуть. Он может знать знакомых этой своей девки, а среди них, возможно, отыщется и тот, кто осмелился поднять руку на представителя германских вооруженных сил.
– Понимаете? – осведомился Штурмбаннфюрер.
Я кивнул.
Задребезжал телефон. Земельбауэр снял трубку и отрывисто бросил в нее:
– Да, пусть войдет. – Он отодвинул телефонный аппарат и сказал: – Пожаловал.
Через минуту дверь открылась и впустила высокого, страшно худого старика лет шестидесяти. В одной руке он держал толстую бамбуковую палку, испещренную выжженными рисунками, а в другой – не по сезону холодную и очень поношенную фетровую шляпу. Одежда его была не в блестящем состоянии.
Согбенный страданиями, голодом и холодом, он имел жалкий вид. На костистом, породистом лице его тихо и печально тлели огромные, но уже помутневшие глаза. Радость давно не касалась их.
– Прозрачный старикан, – заметил гестаповец. – Как это у вас поется: были когда-то и мы рысаками? Что ж, приступим. Переводите и записывайте.
Фамилия?
– Полонский, – глухо произнес старик и счел нужным продолжить: – Полонский Всеволод Юрьевич. Шестьдесят девять лет. Русский. Из дворян. В прошлом актер.
– Спасибо, – осторожно, как бы про себя, проговорил я.
Тихий, усталый взгляд его глаз ненадолго задержался на мне.
Стоять на ногах ему было трудно. Указав пальцем на стул у печи, он спросил:
– Я имею право сесть?
– Есть стулья, сев на которые однажды, уже больше не встанешь. Это его не пугает? – сострил штурмбаннфюрер. И я подумал, что юмор у него довольно мрачный.
Нет, Полонского это не пугало.
– Сила привычки, – заметил он своим глухим голосом. – Смерть уже много времени открыто бродит вокруг. Хотя, разумеется, всему бывает предел.
– Болтун! – констатировал начальник гестапо и разрешил Полонскому сесть. А когда тот водворился на стул, предупредил: – У вас, как у любого смертного двуногого, двести сорок восемь костей. Я переломаю каждую из них, если вы не будете правдиво отвечать на мои вопросы.
– Я никогда и никому не лгал. И я не боюсь. Пугать меня не надо.
Штурмбаннфюрер фыркнул от неожиданности:
– Но вы свободно можете умереть. Кости есть кости.
– Человек умирает раз и навсегда. Вы, не знаю вашего чина, тоже не бессмертны. Вы тоже можете однажды не проснуться.
Крысиные глазки гестаповца заискрились подленьким смешком.
– Вы юродивый? Что это за философия? Вы сектант? Или вы хотите получить по физиономии?
Старик Полонский, я уже понял, бесспорно, относился к числу тех русских людей, которые все могут выдержать и не опустить головы. И я знал их. Вот так, видно, держали себя перед врагом Прохор, Прокоп, Урал, Крайний, Аристократ.
На короткое мгновение в его старческих, помутневших глазах мелькнул суровый, неумолимый огонек. Мелькнул и исчез. Он лишь сдвинул свои седые клочкастые брови и спросил:
– Бить по лицу старика? Это что, рекомендовано уставом цивилизованной германской армии, несущей на своих знаменах так называемый новый порядок?
Этого и я не ожидал.
Начальник гестапо опешил. Кровь схлынула с его морщинистого лица. Он встал, сжал кулачки, разжал их, сел, откинулся на высокую спинку стула и дико захохотал.
– Однако вы смелы, черт вас подери!
– Когда пройдешь через многое, то угрозы воспринимаются не совсем так, как некоторые рассчитывают.
– Принципиальный старикан. Но ближе к делу! Ответьте мне: вам фамилия Райнеке о чем-нибудь говорит?
– К сожалению, да. Бандит с большой дороги.
– Что? – разинул рот штурмбаннфюрер.
– А вы считаете его красой германских вооруженных сил? Что ж… мы расходимся во взглядах.
– Довольно болтать! – ударил кулачком по столу Земельбауэр. – Зачем Райнеке приходил в ваш дом?