Около полудня над ними пролетел итальянский санитарный самолет, но с высоты около восьмисот футов их не заметили. Больше ничто не нарушало спокойствия. Было жарко, тихо, и, сколько мог видеть Годвин, все замерло в неподвижности. В кустарнике порой что-то мелькало или шуршало, но ему было не до того. Он гадал, доведется ли ему вернуться домой. За последние сутки чувства его притупились и прежние заботы отошли на задний план, он стал равнодушнее и в то же время тревожнее, чем бывал прежде. Он словно сливался с чем-то великим, безразличным и всеобъемлющим: была то история? Или время? Или слепящая бесконечность, всасывавшая их в себя, в космическую пустоту? Он сам больше ничего не значил, и это оказалось большим откровением. Ничто здесь не имело значения: ни Сцилла, ни Черчилль, ни Монк Вардан, ни Гомер Тисдейл, ни «Догсбоди», ни неизвестный, посылающий письма с угрозами. Здесь ничто не имело значения. Довольно приятное чувство. Может быть, то же самое чувствует тяжелобольной или очень старый человек, понимающий, что все уходит от него. Он чувствовал, что и он может так же уйти. И гадал, сохранится ли в нем это чувство, если он возвратится в Лондон? Что тогда останется для него важным?
Проводник приготовил им тушеную козлятину, и они несколько запоздало пообедали. Оказалось жидковато, но вполне съедобно. Лэд Холбрук заметил:
— Я так уже перекусил отваром льняного семени.
Впрочем, каждый был рад, что может есть, не мучаясь рвотой. Худ поблагодарил проводника и отправил его обратно в реальный мир. Если бы его поймали или убили вместе с британскими солдатами, на всех сануси обрушилась бы жестокая кара.
Ближе к вечеру Худ собрал всю команду в самой просторной из трех пещер. Кто-то курил трубку, кто-то сигарету, кто-то жевал тушенку. Годвин обвел их глазами, проверяя, надежно ли впечатаны в память лица и имена. Бойд Малверн, Джим Стил, Берт Пенроз, Реджи Смайт-Хэвен, Тони Джонс, Сирил Пинкхэм, Альф Декстер, Билл Кокс, Лэд Холбрук, Брайан Куэлли, Макс Худ. И он сам. Если он вернется, как рассчитывали, он поведает их историю, сделает их героями легенды. Люди, которые управились с Роммелем.
— Несколько поправок к плану, джентльмены, — негромко начал Худ. — Выходим как только стемнеет. После выполнения задачи в лагере противника произойдет значительное замешательство, и это в нашу пользу. Проводник будет ждать нас в месте, которое я укажу вам по дороге, и по довольно ровной вади проведет к берегу, к тому же форту, где будет ждать «Кисмет». Через двенадцать часов, считая от настоящего момента, все будет кончено. Теперь по поводу этих двенадцати часов.
Он откинулся назад, прислонившись к стене пещеры, скрестил перед собой ноги и, медленно водя жженой пробкой по лицу — остальные последовали его примеру, — продолжал объяснять:
— Позавчера, пока вы, ребята, наслаждались средиземноморским круизом, мы с парочкой моих приятелей сануси прогулялись к той вышке связи, что стоит в двенадцати милях по дороге к Тобруку. Она осталась стоять, но будет вполне бесполезна, пока они не раздобудут некоторые детали — а 8-я армия Окинлека может лет на тысячу затормозить доставку запчастей.
— Хорошо сделано, сэр, — вставил Пинкхэм. — Теперь нет нужды распылять наши силы.
— Именно так. Кроме того, я установил, что Роммель большую часть времени проводит на своей вилле. Так что о здании штаб-квартиры можно не думать. Разобьемся на два подразделения. Одно займется динамо — это бетонный блок у подножия зернохранилища. Гелигнит и автоматы. Остальные берут виллу. Гранаты, автоматы, револьверы. Телефонную линию перережем. Все будут спать. Остается не более двух часовых. Как только услышим взрыв и свет погаснет… — он пожал плечами. — Мы сделаем дело.
Лицо у него было черным. Быстро темнело.
— Теперь — как разделимся. Пенрозу, естественно, гелигнит и динамо. Пинкхэм, ты их поведешь — возьми Малверна и Джона — работенка как раз на вас четверых. На виллу я беру Декстера, Куэлли, Смайт-Хэвена, Холбрука, Стила, Кокса и Годвина. Теперь давайте укладываться. Гранаты второй группе, гелигнит — первой. Роджер, вот тебе кольт сорок пятого калибра, гранаты, а без автомата, думаю, обойдешься. К нему нужна привычка. Ты ведь в Алексе тренировался с гранатами, так?
Годвин кивнул.
— Хорошо. Держись поближе ко мне. Мы с тобой составляем одну боевую единицу, понял?
Годвин снова кивнул. Лица его не видно было из-за жженой пробки. Он проверил, не торчат ли из-под берета его светлые волосы. Все были одеты в темные брюки и свитера с высокими воротами темно-синего цвета. В течение часа все вскрывали, проверяли и перепаковывали взрывчатку, личное оружие и боеприпасы.
Солнечное утро совсем поблекло, и с полудня погода ухудшалась с каждым часом. Худ не верил своим глазам. Все было не так, вопреки всем прогнозам. Около семи вечера начался дождь, похолодало. Такая же ночь, как накануне. Хуже для операции и быть не могло.
Годвин один стоял у выхода из пещеры, наблюдая, как ливень превращает равнину в море грязи, когда к нему подошел Худ.
— Ты прав, — сказал он, правильно истолковав выражение зачерненного лица журналиста. — Не будь операция «Крестоносец» назначена на завтра, мне бы и в голову не пришло выходить в такую ночь. Роммелю-то все равно, когда мы появимся. Но все завязано на «Крестоносец». Роммель должен умереть. Африканский корпус должен прийти в замешательство, потерять боевой дух. 8-я армия Окинлека уже в движении. Надо вытащить наших ребят в Тобруке.
Он посмотрел на беспощадный дождь, на расползающуюся грязную трясину и закурил сигарету.
— За то и умерли Джеллико с Оксом Бестером — чтобы все прошло по расписанию. Надо идти, Роджер, нравится нам это или нет.
— Мне одно не дает покоя, — сказал Годвин. — Не знаю толком, как объяснить… мне кажется, будто я приношу несчастье. Двое погибли, и каждый раз при моем участии.
Он высказался, и стало легче. Общее нежелание даже вспоминать о судьбе Джеллико и Бестера замучило его.
— Я — дурная примета, Макс. А ты хочешь держать меня при себе. Мне не нравится, что ты будешь отвлекаться на меня, когда все мысли должны быть о деле — мне это не нравится. Все идет совсем не так, как должно было по словам Монка…
— Слушай, Роджер, ни с Джелли, ни с Бестером ты нисколько не виноват. Война есть война. Что-то случается, что-то идет не так. Если бы я брал на себя ответственность за всех, кто погиб по моему приказу… ну, я не могу и не собираюсь. Насчет войны надо знать одну вещь: люди всегда страдают. А ты держись поближе ко мне. Мы выходим вместе, вместе возвращаемся. И отправляемся домой.
Ноги у Годвина болели еще с прошлой ночи. Теперь они вязли в грязи, и каждый шаг превращался в вечность, наполненную болью, проливным дождем и неизменной проклятой темнотой. Хорошо хоть, не приходилось лезть по скальному откосу. Группа Пинкхэма была перегружена взрывчаткой. На время перехода ношу пришлось перераспределить. Темнота усугублялась дождем и скользкой грязью под ногами, порой слышались сдавленные проклятия, да оружие позвякивало о пряжку или пуговицу. От дороги приходилось держаться в стороне, так что им досталась узкая тропа, превратившаяся в грязевой поток. Шли, сохраняя между собой расстояние на штыковые ножны, иначе цепочка бы смялась, что привело бы к катастрофе. Повторялась вчерашняя ночь: канавы, переполненные водой и грязью, заминированные невидимыми камнями, то и дело разверзающиеся под ногами… Знал бы он, что Роммеля так трудно убить… ну, что толку теперь думать.