— Мне приказано было позаботиться, чтобы с вами ничего не случилось, сэр. Он угрожал вам, сэр. Он собирался выстрелить в вас. Я выполнял приказ. Он должен был с вами поговорить, только поговорить. Мне были даны совершенно точные инструкции, сэр. Мое начальство, кажется, предвидело нежелательные осложнения. ПМ приказал мне доставить вас в Лондон, сэр. Немедленно. Он хочет с вами говорить.
— А… — Годвин оглянулся на Сциллу. — Но нас двое.
— Уместимся, сэр. Только… как можно скорее, сэр. Хорошо?
Снежинки сыпались на грудь Монка, как песок времени. Он уже был в прошлом, уходил все дальше. Снег покраснел, и вокруг него смыкалась ночь.
— Да, конечно. Только захватим кое-что.
— Разумеется, сэр. А я здесь приберу.
Поднимаясь по лестнице к дому, Сцилла опиралась на руку Годвина.
— Теперь и вправду все кончилось, Роджер?
— Да. Монк хотел убедить меня, что все это затеял ПМ. Но он лгал.
— Ох, Роджер, я ничего не понимаю…
— Потом он пытался свалить все на Макса, сказал, что Макс хотел удостовериться в моей смерти, хотел меня убить. Он сказал, что это Макс в меня стрелял.
— Это правда?
— Не знаю. Неважно. Мой долг перед Максом… Этого Монк понять не мог. Это еще с 1927-го. Тогда все началось.
— Ты наконец в расчете с Максом.
— Да. «Преторианец»… Все это было погоней за тенью… и все это придумал Монк. Считал своим шедевром. Он видел в войне предательство и иронию… и делал все ради большего блага. Думаю, так он чувствовал себя участником этой проклятой войны.
Он прижимал ее к себе и клялся, как перед Богом, что теперь он заслужил ее и ни за что не отпустит.
— Погоня за тенью, любовь моя. И она почти затянула меня, почти поглотила мою жизнь.
— Но не совсем, любимый.
— Нет, не совсем.
— Так суждено было, — сказала она. — Судьба.
— Макс бы это понял.
— Да, милый, конечно, он бы понял.
Когда они, оставив Стилгрейвс за спиной, спустились по лестнице и прошли по снежному полю мимо места, где умер Монк, Сцилла заговорила:
— Монк был ужасной свиньей?
Она все еще держала Годвина под руку.
— Не знаю. Наверное…. Нет, не был он свиньей. Вовсе нет. Он верил, что делает то, что должно быть сделано. А теперь он просто еще один павший англичанин. Господи, какая долгая война.
— Все-таки это было ужасно мило с его стороны.
Годвин изумленно взглянул на свою жену.
— Насчет Чарли, — пояснила она. — Наш сын будет учиться в Итоне.
— Да, Итон много значил для Монка.
— Не тревожься, милый. Не будь таким грустным. Это все война. Во время войны все летит к черту, а потом война кончается…
— И приходится собирать все заново.
— Именно так, дорогой мой.
Луна освещала серьезное румяное лицо Дэвидсона. Он был похож мальчика-певчего. «Безукоризненно английское лицо, — подумал Годвин. — Если бы не левое ухо. Кто-то оторвал ему мочку уха». Дэвидсон протянул руку, чтобы помочь им взобраться в кабину.
Поймав взгляд Годвина, он замер, коснулся поврежденного уха. Начал заливаться краской, смущенно улыбнулся.
— Той ночью в тумане, сэр…
Он выглядел совсем мальчиком.
— Да?
— Мне страшно жаль, сэр. Это была ужасная ошибка.
— Извини за ухо, сынок.
— Я сам виноват, сэр. Мне не следовало там быть. И все равно мне с вами не тягаться.
— Понимаю. Никаких обид. Война — это ад, сынок.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Дэвидсон. — Миссис Годвин, — сказал он, усаживая Сциллу в кабине.
Сцилла улыбнулась мужу.
— Мистер Годвин, — тихо сказала она.