Вышло, однако, что британцы, столкнувшись с угрозой окружения, в панике оставили позиции и обратились в беспорядочное бегство. Повторилось первое наступление Роммеля в Киренаике — полная копия бесславного «Тобрукского дерби», так прогневившего Черчилля несколько месяцев назад. Весь день обе армии мчались на восток, безнадежно перемешавшись в тучах песка.
— Наши рапорты рассказывают о таких вещах, что не будь это так жутко, можно было умереть со смеху, — сухо заметил Вардан. — В сумерках один из наших пытался регулировать движение, чтобы наши не натыкались друг на друга, и вдруг сообразил, что танки, которым он указывает направление — немецкие! А немцы не обращали на него внимания — он говорил, что едва не наделал в штаны. Впоследствии мы узнали, что сам Роммель провел ночь чуть не в гуще британских частей, и никто этого не заметил.
В пятнадцати милях за египетской границей закончилась зона снабжения Роммеля. Было 26 ноября, и он остался без бензина. Он слишком далеко зашел, и с этого момента ход операции переломился.
В тот же день, когда Роджера Годвина сняли с подводной лодки в Александрии и, скорее мертвым, чем живым, доставили в госпиталь, Окинлек освободил Каннингхема от командования, и того перевезли в каирский госпиталь, где ему поставили диагноз — умственное и физическое истощение.
— И острейшая потребность в курении, — добавил Вардан.
Окинлек, по словам Вардана, «подобрал розовый бутончик по имени Ритчи, чтобы заменить им беднягу Каннера». Ритчи принадлежал к типу парней с рекламного плаката — из тех миллионеров, которым не хватает ума сообразить, какой хреновиной они занимаются. Но спектакль за него режиссировал Ок. К первому декабря 8-я армия пришла в себя и готова была подпалить пятки Лису пустыни. Теперь отступать пришлось Роммелю, потери нес Роммель, хотя — надо отдать ему должное — отступал он упорядоченно и с жестокими боями.
— Только 28 декабря — вы были уже в Англии, Роджер, — он уничтожил тридцать семь наших танков, сам потеряв всего семь, но все же с ним было покончено — по крайней мере, на ближайшее время. Мы впервые по-настоящему задали ему перцу. К январю мы взяли 33 000 пленных и уничтожили триста его танков. Мы сумели вернуться в Киренаику. После всех сражений и кровопролития мы с ним оказались точно в той позиции, как в самом начале, когда он прибыл в Африку в марте сорок первого. И на том, старик, мы и стоим до сих пор. Насколько я понимаю, все они там, в Африке, основательно выдохлись.
Монк выбил пепел из трубки — верный признак, что он собрался уходить.
— Что думает Черчилль? — спросил Годвин.
— О чем?
— О чем угодно. Обо всем этом. О «Преторианце» — вот что я, кажется, имел в виду.
— Ну, он думает то, что думаю я. Он думает, что разведка Худа не подвела.
— Как это может быть?
— Его сведения были верны, когда он их получал. Потом кое-что изменилось.
— Изменилось, — тупо повторил Годвин.
— Расскажите мне, что там было. Вернитесь к последней ночи у виллы Роммеля, или у штаба, или где они все остались… Попробуйте вспомнить…
Годвин попробовал, но вспоминалась только мешанина звуков, и образов, и запахов, дождь, и выстрелы, и горящие автомобили, и чмоканье пуль в теле Макса… Годвин задыхался, как будто в памяти его образовалась течь, сквозь которую уходила кровь… Он видел лежащего в грязи Макса, протянувшего к нему руку… Макс что-то говорит… Что же он сказал и когда?
— Макс сказал мне… они знали, что мы появимся… или они нас ждали… что-то такое…
— Вот именно, — кивнул Вардан. — Старый солдат, он увидел все как есть. Предательство. Они вас ждали. Интересно, вам это ни о чем не говорит?
— Не знаю, — проговорил Годвин; он устал, и ему было не до игр. — Вот вы и скажите.
— Они знали, что вы придете. Откуда они могли знать?
— Кто-то их предупредил.
— Бинго! Среди нас шпион.
— Но это же невозможно… Никто не знал, кроме… ну, кроме нас.
Вардан пожал плечами. Он уже надевал свое черное пальто, повязывал шарф.
— Похоже на то. Никто не знал, кроме нас. Стало быть, надо рассмотреть задачу более внимательно.
Он застегнулся и держал в руках мягкую шляпу. За окном тонко выл ветер.
— Подумайте об этом, ладно, Роджер? Кто сообщил нацистам о «Преторианце»?
Он остановился в дверях и оглянулся на Годвина.
— Кто убил всех этих ребят?
Гомер Тисдейл явился с двумя чемоданами газет за весь период, на который Годвин, как в стиле ученого очкарика из Индианы выразился Гомер, был оторван от мира. Годвину он сказал, что с радостью видит его столь здоровым.
— Как насчет того, чтобы вернуться к работе, Гомер?
— В любой момент. Крайтон и прочие, само собой, жаждали вашей крови, но я им кое-что объяснил, да и Вардан, признаться, замолвил за вас словечко. Так что они ждут вас с нетерпением. Что мне им сказать?
— Думается, мне лучше браться за дела полегоньку. Пару выступлений в неделю для начала. Кого они поставили на мое место?
— Затычку. Приспособили Десмонда Никерсона с «Биб». Им нравится его выговор.
— Хорошо. Он мне не соперник.
— Они и не думали променять вас на него. Да, полегоньку, это наверно правильно. А с газетной работой что?
— Они не согласятся на воскресные очерки? Пока что одну колонку раз в неделю?
— Еще бы им не согласиться. Мы разыграли эту карту с секретным заданием, о котором и говорить нельзя до конца войны — кто устоит перед героем, чуть ли не положившим жизнь за свободу? Пишите очерки-размышления, мелочи, наблюдения, подхваченные по ходу дела, рассказ в рассказе… Не напрягайтесь. Все необходимые сведения можно собирать на ланче в «Савойе».
— Я собирался написать книгу о том, что со мной случилось.
— Небезопасно. Все эти тайны… А кстати, что с вами случилось? В слухах, которые до меня доходили, имеется сколько-нибудь правды?
— А что вы слышали?
— Роммель. Диверсионная операция. Неудачная.
— Вот вам и секретность!
— Неужто правда?
— Где вы все это слышали?
— Вы сейчас удивитесь!
— Мне это не повредит.
— Наш весельчак Джек Пристли.
— Ну… у него чертовски хорошие связи.
— Последний опрос показал, что после Черчилля он самая знаменитая в Англии личность.
— Хотел бы я знать, что у него за источники.
Гомер пренебрежительно передернул плечами.
— Хотите, чтобы я передал ваши предложения нанимателям?