Приканчивая свой стаканчик, он вспоминал те дни, когда не нуждался в шнапсе для храбрости: ему было достаточно его веры. Что ж, тогда он был совсем молодым.
Он вышел из бара и с наслаждением потянул носом соленый воздух, прищурился на солнце. Надо же, никакой жары, какое восхитительное время – июнь на побережье. Еще и еще раз вдохнув поглубже и набрав в грудь побольше воздуха, он пошел по улице, затем свернул налево и прошагал еще два квартала. Через некоторое время он оказался вблизи кладбища. Памятники, белые, без всяких финтифлюшек, выглядели на фоне зелени травы свеженькими, как зубки младенца. Он прошел за ворота. Тишина. Левицкий миновал ряд могил и подошел к той, которая показалась ему самой свежей.
– Какие потери, – произнес чей-то голос рядом с ним.
Левицкий обернулся и увидел какого-то старика.
– Вы кладбищенский сторож?
– Да, señor. Мальчиков, которые скончались в госпитале сегодня ночью, принесли сюда утром.
– Я знаю.
– Вы ищете какое-то определенное лицо?
– Нет. Я хотел всего лишь отдать последний долг погибшим.
– Какие потери, какие огромные потери. Остается только надеяться, что они скончались ради правого дела.
«Один-то уж точно», – подумал Левицкий.
Он отступил назад и недолго постоял, переводя дух.
«Старею».
Затем двинулся дальше. Штурмовик бросил на него любопытный взгляд, но не стал останавливать. Дойдя до госпиталя, он вошел внутрь.
– Вы по какому делу, сэр? – спросила дежурная.
Еще одна молодая девушка из Германии, наверное, еврейка. Она даже не назвала его «комрад».
– Я разыскиваю своего сына. Его имя Браунштайн. Йозеф. Он сражался в бригаде Тельмана, но мне сказали, что он ранен.
– Подождите минуту, пожалуйста.
Пока девушка внимательно просматривала список, Левицкий присел на стул, стоящий здесь же в вестибюле. Входили и выходили солдаты.
– Герр Браунштайн?
– Совершенно верно. Мы приехали из Германии в тридцать третьем. Тут его называли мистер Браунштайн. Что с ним? Вам известно, что с моим сыном? Он здоров? В штаб-квартире его партии в Барселоне мне сказали, что он…
– Мистер Браунштайн, к сожалению, я вынуждена сообщить вам, что ваш сын, Йозеф Браунштайн, раненный двадцать шестого мая в бою под Уэской, скончался прошлой ночью. Полученные им ранения…
– А-а-а. О боже мой! Боже, боже! Пожалуйста. Мне нужен… О боже, я…
И Левицкий стал оседать на пол.
– Санитар, – закричала девушка, – позовите скорее доктора. Этому человеку плохо. Прошу вас, герр Браунштайн. Пойдемте со мной. Прошу вас, сюда. Входите же.
Он едва сумел подняться на ноги.
– Мне сказали, что у него всего лишь незначительное ранение. Боже, мой мальчик, он, знаете, был флейтистом. Учился музыке в Париже. О, какой у меня замечательный был мальчик. Я же просил тебя не ходить на войну, сын мой. О боже, что это был за ребенок!
Дежурная ввела его во внутреннее помещение, где стояла кушетка. Почти тотчас туда вошел врач.
– Примите мои соболезнования, – обратился он к Левицкому. – Но вы понимаете, война не щадит никого. Количество погибших исчисляется тысячами. Но эти жертвы не напрасны.
– Ох, боже мой, боже мой!
– Вот, примите эти таблетки. И отдохните, пожалуйста, хоть несколько минут. Ваш сын погиб, сражаясь против Гитлера. Разве вас не утешает эта мысль, герр Браунштайн?
Левицкий положил в рот таблетки, сделал вид, что глотает. И лег на кушетку.
– Хорошо. Оставайтесь тут некоторое время, герр Браунштайн, когда вам станет лучше, можете идти. А мы пока постараемся разобраться, куда они положили тело вашего сына. Тогда вы сможете навестить его.
Левицкий закрыл глаза, надеясь, что тогда они поскорей уйдут. Выждал еще минут пять и мигом скатился с кушетки. Выплюнул таблетки и кинулся к картотечному шкафу, стоявшему у стены. Вытянул ящичек с буквой «Ф» и быстро пролистал карточки.
Карточки с фамилией Флорри там не было.
«О, черт бы подрал этих испанцев! Конечно, эти карточки давно устарели. Какие безнадежные болваны! Чтоб вас всех черти взяли, идиоты! Пусть Германия разделывается с ними как хочет, они это заслужили».
Он едва успел упасть обратно на кушетку.
– Вам уже лучше?
– Да, мисс. Я, пожалуй, пойду.
– Герр Браунштайн, может быть, нам следует попросить водителя, чтобы он отвез вас домой? Где вы остановились?
– Нет. Спасибо вам, конечно. Я и сам доберусь.
Она провела его через приемный покой.
– Одну минуту. – Девушка остановилась у своего стола. – Я нашла это для вас.
Она выдвинула ящик и что-то достала из него.
Медаль.
– Это медаль «За заслуги перед Республикой». Я подумала, что вам будет приятно иметь это на память о вашем сыне.
– Но это ваше.
– Моего брата. Был награжден ею в прошлом году. Но он погиб при обороне Мадрида. Вот, и я хотела бы, чтобы она была у вас. Ваш сын тоже заслужил ее, разве не так?
Левицкий вдруг испугался, что опять упадет в обморок.
– Вам плохо?
– Не принесете ли стакан воды? Мне нехорошо. В горле совсем пересохло.
– Конечно, конечно. Сию минуту принесу.
И она исчезла. Теперь Левицкий смог разглядеть папку, лежавшую на столе. На переплете было написано: «ФЛОРРИ, РОБ. (Англия). 29-я дивизия».
Он распахнул папку, глаза заскользили по строчкам испанских букв, пока не выхватили последнюю запись: «Liberación, 5.22.37 Permiso Cab de Salou». [65]
Когда девушка вернулась со стаканом воды, он жадно схватил его, залпом выпил и повернулся к двери.
– Медаль! Вы забыли медаль.
– Спасибо, мисс, – поблагодарил он и взял чужую награду.
В тот же день Левицкий отправился в Каб де Салоу, но перед отъездом завернул на кладбище и отыскал сторожа, которого видел утром.
– Вы что-то хотели?
– У меня есть медаль.
– И что, señor?
– Она принадлежит юноше, который похоронен здесь. Его фамилия Браунштайн. Не могли бы вы положить ее под дощечку с его именем?
– Хорошо, – ответил старик, и Левицкий отбыл.
Ему не пришло в голову подумать над тем, почему папка Флорри оказалась не в общей картотеке, а на столе дежурной. Причина же была в том, что на эту карточку поступил приказ из СВР. И майор Володин уже спешил в Таррагону, чтобы забрать ее.