— Обе? — переспросил Литс, чувствуя, что в животе у него все похолодело. Неужели есть еще один аспект, о котором они и не подозревают, какая-то часть, которую они проглядели, которая была началом именно второй операции?
— Есть еще один человек, немецкий агент в Испании. Действовал там длительное время. У него прекрасные документы. Собственно говоря, подлинные документы. Соседи поручатся за него, и к тому же имеется огромное количество справок, вполне весомые документы. Все это подтверждает, что он — Степан Гиршович, давно пропавший двоюродный брат. Документы самые что ни на есть подлинные: они были взяты у настоящего Степана Гиршовича, который умер в Маутхаузене.
Теперь Литс увидел все, последний завиток.
— И таким образом вы получите деньги.
— Да. Первоначально план был перевести их прямо в рейх, обычный трансфер, никаких трудностей. Но потом мы увидели, какой оборот принимает война. Это была идея рейхсфюрера, совершенно блестящая. Все эти деньги чистые, нетронутые, никогда не бывавшие в рейхе, никак с нами не связанные. И он знал, что после войны они найдут самое разнообразное применение. Они пойдут на эсэсовцев, которые сумеют уйти, и на тех, что будут скрываться; пойдут на то, на это. Великолепная возможность. Настоящее чудо.
И Литс понял, как это для них важно: он увидел, как современное государство, умирая, вкладывает все свои ресурсы в убийство одного ребенка. Хотя на самом деле его это вовсе не удивило; он не чувствовал досады, не испытывал чувства проигрыша.
Он взял в руки драйдел. Какой путь прошла эта игрушка, какое длинное и печальное путешествие! От отца Йозефа к мальчику Михаэлю, как символ отцовской любви: «Это все, что я могу тебе дать. Здесь у меня больше ничего нет. Я бы отдал все, что угодно, чтобы спасти тебя, но у меня есть только это». Потом она перешла к уборщику, а затем к убийцам. К Феликсу, а затем к этому елейному подхалиму, который сидит с ними в комнате, а после него — к этой важной шишке Гиммлеру. Жадные пальцы Поля, возможно, тоже притрагивались к ней. И наконец она пришла в холодные руки Реппа. Великое чудо совершилось.
— Бомба была бы ненадежна, как я полагаю, — сказал Тони. — Любая диверсионная операция в нейтральной стране довольно сложна. Значит, это должен быть один человек; один хороший специалист.
— Была и еще одна проблема, из-за которой Репп стал неизбежным выбором, — вяло пояснил Айхманн. — Монашки все время держат детей в подвале.
— Они, наверное, выводят их на улицу по ночам.
— Во двор, на полчаса сразу после полуночи… Это за стеной. Но человек с винтовкой может достать их из гор.
— Их там должно быть двадцать шесть человек, правильно?
— Да, капитан.
— Так что ему не надо беспокоиться о том, чтобы убрать именно того, кого надо.
— Да, майор. В этом вся и прелесть. Ему не надо знать, который именно. Он убьет их всех.
— И как они назвали его? Я имею в виду, это оружие?
— «Вампир».
— «Вампир», — повторил Литс по-английски.
— У них были большие трудности с весом. Фольмерхаузен много потрудился над весом. Оружие должно было быть легким, потому что Репп понесет его по горам. Там нет дорог.
— И как он решил эту задачу?
— Я не уверен в технических аспектах. Что-то связанное с солнцем. Он выставляет пластинки на солнце, и они становятся более светочувствительными. Таким образом, ему нужно меньше энергии и надо нести меньше батарей. Это гениально.
— Сколько денег получит Репп? — поинтересовался Тони.
— Откуда вы знаете? — удивился Айхманн.
— Бросьте, мы не такие уж глупые. Если на кону стоят такие деньги, он не будет тем единственным парнем, который рискует своей шеей только ради идеологических соображений.
— Он вел себя скромно. Делал вид, что его это не интересует. Говорил, что это будет его ответ на поражение. Поражение Германии. Так что рейхсфюреру пришлось надавить на него. Но ему не пришлось давить слишком сильно.
— И сколько?
— Миллион. Миллион американских долларов. Если у него получится, он обретет весь мир. — Айхманн откинулся на спинку стула. — Ну вот. Это все. Я продал вам Реппа.
— Не совсем все. Когда?
— Я же сказал, что не знаю.
— Знаете, — возразил Литс — Все, что вы нам рассказали, не имеет смысла, пока мы не знаем когда.
— Сегодня я нарушил все клятвы, которые когда-либо давал.
— Плевать я хотел на все ваши паршивые клятвы. Когда? Когда?
— Это моя козырная карта. Мне нужно письмо, свидетельствующее о том, как я был вам полезен. Адресуйте его местному коменданту. Некоторая часть офицеров уже была отправлена в большие лагеря военнопленных, откуда они явно будут освобождены при первом удобном случае. Я только хочу попасть туда. Я не сделал ничего дурного.
— Вы специально все так разыграли. Провели нас по всему пути и остановились у финиша, да?
Немецкий офицер спокойно посмотрел на него.
— Я тоже не глупый парень.
У него даже оказались подготовленными листок бумаги и ручка.
— Я бы не стал ничего писать, — сказал Тони. — Мы не знаем, к чему клонит эта птичка. Мы и сами скоро все выясним. Должны быть какие-то документы…
Но Литс уже писал краткую записку «Всем, кто имеет к этому отношение», подтверждая в ней устойчивый моральный характер немца. Он подписал ее, поставил дату и протянул немцу.
— Спасибо, — поблагодарил Айхманн.
— Ну а теперь, когда?
— В ту ночь, когда он сможет передвигаться с абсолютной свободой. В ночь, когда контрмеры будут невозможны. В ночь, когда никто не будет думать о войне.
Литс уставился на него.
С пронзительным криком в комнату ворвался Роджер. Он прогарцевал мимо немца, хлопнул его по плечу, потом схватил Литса в объятия и протанцевал с ним несколько па, после чего взахлеб объявил, что в небе полно самолетов, спиртное булькает и все смеются. Он кричал что-то вроде «римс, римс!».
«Это он о бумаге, что ли?» [28] — в недоумении подумал Литс.
— У меня свидание, — объявил Роджер. — Такая миленькая девушка!
— Роджер! — взорвался Литс.
— Все кончено. Проклятая Вторая мировая война окончена. Они подписали капитуляцию в Реймсе. Мы это пропустили, потому что были в дороге.
Литс перевел взгляд с парня на Айхманна, который сидел суровый и мрачный, затем с Айхманна на дверь, за которой было окно. Взволнованный Тони вставал и вызывал полицейского, чтобы тот забрал немца, а Роджер сообщал, что он влюблен, он влюблен, а за окном Литс заметил заходящее солнце и наступление немецкой ночи.