— Ты не переживай, приятель, у тебя ведь тоже чин есть. Маленький, но все-таки. Повысят, потом и тебя примут, наберись терпения.
— Они посвящают только тех, у кого есть списки родни до 1648 года. Я такую родословную не могу представить.
— Да, весело живете, — согласился Индиана. — 1648-й, говоришь? Вестфальский мир, конец Тридцатилетней войны… А кого они теперь вспоминают?
Хорхер называл уже совершенно незнакомые имена, на что массовка исправно отвечала: «Здесь, здесь, здесь…»
— Это жертвы «пивного путча», — скорбно сообщил Заукер. — Они всегда с нами.
— Наследники Зигфрида! — сказал Хорхер, форсировав голосовые связки. — Клянемся быть достойными славной памяти предков!
— Клянемся! — рыкнул зал.
— Честь и доблесть! — сказал Хорхер.
— Честь и доблесть!
Наступила пауза. Оратор медленно опустил руку, поправил мантию, слез с возвышения.
— Прячемся, — заспешил Индиана. — Они закончили.
— Еще нет, — отозвался Заукер нервно. — Послушайте, а что вы со мной сделаете после того, как мы дойдем до тюрьмы?
— Поцелую. А потом возьму к себе в ассистенты. Да не бойся ты так, твои зубы на весь зал слышны.
Странный ритуал и в самом деле еще не закончился. Хорхера сменил другой «священник», отличающийся тем, что на голове его громоздился рогатый рыцарский шлем, скрывающий лицо, а на рукаве выделялся шеврон с необычным рисунком. На шевроне был рунический знак, похожий на букву «А», повернутую набок.
— Чем скрепляется рыцарское братство? — очень спокойно, тихо спросил он.
— Кровью! — хором ответили ему.
— Сколько рун «Зиг» в сердце рыцаря?
— Зиг хайль! Зиг хайль!
Вверх взметнулись кинжалы — чистой пробы, гордость СС. В руках у нового оратора появилась ваза, точнее, чаша. Больше речей не было, все дальнейшее происходило без единого слова.
«Стажеры» царапают кинжалами свои левые руки.
«Священник» ставит чашу на надгробие: все присутствующие поочередно подходят и выдавливают в нее из ран по нескольку капель крови…
— Кто это? — спросил Индиана, пораженный до глубины археологической души. — Который в шлеме — это Урбах?
— Урбах не из СС, — покорно ответил Заукер. — Он научный руководитель, просто член партии, имеет право не участвовать в праздниках.
— Тогда — кто?
Шарфюрер до сих пор не предпринимал ни малейших попыток убежать, привлечь внимание или, например, промолчать, спасая служебные тайны от посторонних посягательств. До сих пор он выполнял любой каприз захватившего его в плен незнакомца. Однако сейчас послушание оставило его. Заукер сжался, сморщился, словно бы ссохся, открыл и закрыл рот, затем робким шажком отодвинулся назад к лестнице.
— Меня убьют, если скажу.
Еще немного, и он бы заплакал.
— Тебя обязательно убьют, — подтвердил Джонс. — Но раньше, чем ты думаешь, — он притянул труса к себе и взял его стальными пальцами за подбородок.
— Вы не понимаете… — еле слышно шепнул тот. — Это же Мертвая Голова…
— Кто?
— Я не знаю его имени. И никто не знает. Наверняка Урбах и Вольфганг тоже не знают, и этот, из РСХА, тем более…
— Идиоты, — сказал доктор Джонс. — Язычники проклятые.
Ритуал завершался очень красиво. «Священник» по имени Мертвая Голова обходил строй будущих солдат Памяти и рисовал на лбу каждого кровавую свастику — при помощи маленькой кисточки, смоченной в чаше. Стажеры в ответ пригубляли чашу, пробовали на вкус собранную там жидкость, в результате чего губы у всех присутствующих сделались жуткими, ирреальными, бесформенно красными. После такого причастия логичным выглядел финальный жест жреца — он клал свой кинжал на язык каждого из стажеров. Кинжал вместо облатки — неплохо придумано…
И это был конец ритуала.
Немцы расходились без церемоний, разговаривая свободно и весело. Обнаружив бочонок с пивом, обрадовались, загорланили, дружно обступили неожиданную находку. Индиана так и не успел придумать, куда здесь можно спрятаться, он остался стоять, готовясь принять последний бой, однако никому не было решительно никакого дела до младших товарищей по партии. Возможно, их просто не заметили, приняв за дополнение к интерьеру. Что ж, все логично: раса хозяев естественным образом разделяется на собственно хозяев, разговаривающих с богами, и слуг, недостойных их мимолетного внимания. Так было, есть и будет. «Очень удобно быть ничтожеством», — не столько подумал, сколько почувствовал Индиана, надвинув пилотку до бровей.
Мимо проследовала пара нацистских жрецов. Хорхер и его таинственный шеф удалялись, не обратив высочайшего внимания не только на впечатанных в стену солдата с фельдфебелем-шарфюрером, но и на «посвященных». Они вполголоса беседовали.
«…Искендерон…» — расслышал Индиана, что заставило его вздрогнуть. И еще раз: «…Искендерон…» — от этого слова злое напряжение пошло в мышцы.
Неужели пронюхали? Неужели и до Эльзы добрались? Или снова Маркуса допросили, применив изощренные готические пытки?
Своего нелепого шлема Мертвая Голова так и не снял, поэтому Индиана не увидел его лица, зато разглядел на отвороте красно-черного плаща зловещий значок со стилизованным черепом.
Эсэсовцы между тем уже скрутили у бочонка крышку и, толкаясь, дурачась, припадали к благословенному напитку оскаленными, хохочущими мордами. Кровавый узор на губах сменила белая липкая пена. Как нельзя вовремя здесь оказалось пиво, фантастически вовремя. И пусть никто не отдавал приказа: в такой день можно забыть о формальностях. Рабы из обслуги на то и существуют, чтобы угадать невысказанные желания хозяев. Прихватив бочонок, новоиспеченные рыцари ушли вслед за вождями, оставив только двух скучающих охранников возле надгробия.
Злость в очередной раз помогла доктору археологии. Приветливо улыбаясь, не отпуская от себя проводника Заукера, он спокойно приблизился к охранникам и выключил их в два движения. Затем добил лежащих их же кинжалами. Бесконечный стресс, в котором пребывал шарфюрер, вновь сменился паникой, тоскливым причитанием: «Не меня, умоляю, только не меня…», и доктор Джонс сказал ему:
— Заткнись, свинья.
Трупы были оттащены к стене и спрятаны в нишу, с глаз долой.
Когда поднимались по лестнице на следующий ярус, Джонс бормотал: «Значит, говоришь, дружеская попойка будет? Как обязательное завершение ритуала? Как неотъемлемая часть рыцарского празднества? Ох, язычники, настоящие язычники…» Затем он спросил перепуганного проводника:
— У вас что, все праздники такие?
— Сегодня праздник не большой, — ответил тот, преодолевая пережитый минуту назад ужас. — Вот в конце декабря был День зимнего солнцестояния. Видели бы вы, что тут делалось. Жгли во дворе костры, голыми по снегу бегали, шлюх из Вены навезли.