— …О будущем известно только одно: оно окажется абсолютно не таким, каким мы его представляем, вот главное его свойство, — вещал Иван. — Ты помнишь, чья это цитата, или напомнить? Нет никаких оснований видеть в здешних диковинах ростки чего-то там зеленого и раскидистого, потому что в конце концов все это может оказаться… ну, скажем, неизвестной формой наркомании.
— Тебе просто нажраться не дали, ты и кривишь морду, — отвечал культурный, изысканный Лазар. — Что ты можешь знать о наркомании, бывший историк?.. Кстати, он бросил пить, — по секрету объяснил мне Стайков. — Когда выяснил, что пустые бутылки обратно не принимают, а за их утилизацию нужно заплатить отдельной строкой в счете, потому что они не влезают в гостиничные мусорницы.
— Врешь, как габровец! — вспыхнул Вячеславин.
Я люблю вас обоих, думал я, наслаждаясь своим молчанием. Дикости и странности прошедшего дня временно отпускали разум. Возможность просто стоять и смотреть на живых, увлеченных друг другом людей, возвращала покой в мою душу, — в душу, существование которой и впрямь вызывало у меня серьезные сомнения, права ты была, девочка. Какие же вы у меня разные, умилялся я, и какие вы при том одинаково прекрасные. Два лебедя, вылетевшие из Питомника. Ты, Вячеславин, очень хороший писатель, без дураков, романтик, оттого и пьяница, оттого и прикидываешься циником, а ты, популярный Стайков, гораздо менее мне понятен, хотя бы потому, что на дух не переносишь спиртное, и это даже интересно, потому что я возьму и поменяю вас местами, герои. Я отберу у тебя национальность, Елизарус, вместе с твоей надменностью и жесткостью, ты станешь у меня веселым хамом, пропойцей с горячим сердцем поэта; тебя же, эстетствующий Джованни, мы выбросим с земли в космос, и окажешься ты в обществе новых людей, где все как один будут Хомо Футурусы, так что развлекаться тебе не дадут, ибо сказано преподобным Жиловым: «Космолазы не любят пьяных, но убивать за пьянство так и не научились», конец цитаты…
Когда я всплыл, моих друзей совсем своротило набок. Оказалось, они уже обсуждали проблемы наркомании, легкомысленно перепрыгнув с темы на тему.
…Пусть наркоманами не становятся, а рождаются, азартно соглашался Вячеславин, пусть каждый десятый — генетически предрасположен к нейрохимической зависимости. Это, конечно, большой процент, но речь-то о другом… (Забавно было слышать подобное от шалопая, который зависел от алкоголя напоказ, не скрываясь по подсобкам.) …Речь о том, что внутренняя тяга, потребность бежать из реальности есть у каждого человека! И заглушается она чаще всего страхом. Если зелье дает желаемый кайф, но при этом наносит непоправимый вред организму, то применение его связано с неизбежным стрессом, поскольку человек, в отличие от подопытных крыс, знает о последствиях. А теперь представим, что наркотик перешел в своем развитии на следующую ступень: стал почти безвреден и не вызывает никакого иного привыкания, кроме психологического. Это, дорогие товарищи, нынешний этап, гвоздил он. Психомагнетизм, гипнорезонанс, дрим-машины и все такое… Не так уж дрим-машины безвредны, как кому-то хотелось бы, квалифицированно возражал Стайков, потому что никакое излучение не бывает безвредным, и не знают об этом разве что спившиеся историки… Ну пусть, пусть, отмахивался Вячеславин. Теперь представим, что найдено средство, которое не просто дарит кайф, но при этом оздоравливает организм. Осознали, представили? Это будет третий и последний этап — наркотик, который продлевает жизнь. В условиях, когда сдерживающий страх превращается в свою противоположность, что может остановить подсознательное стремление к кайфу? Человек с нормальной эндокринной системой тоже хочет прожить долгую здоровую жизнь. А то, что платой будет наша осточертевшая реальность — разве это плата, разве это не дополнительный приз? Разум, увы, проголосует «за» и, тем более, инстинкт самосохранения…
— Ты сгущаешь краски, — спокойно сказал Стайков. — Игра ума, не имеющая отношения к здешним странностям. Ты ведь про этот город говорил, правда? Кстати, Максим, вам хочется снова испытать жмурь? — неожиданно обратился он ко мне. — Простите, конечно, за глупый вопрос.
Они оба посмотрели на меня. Выдохлись, говоруны, вспомнили, что не одни на свете.
— Почему глупый? — сказал я. — Поначалу хотелось нестерпимо.
— Похмелье, — квалифицированно покивал Вячеславин.
— И как вам удалось преодолеть зависимость? — полюбопытствовал Стайков.
— Это тайна, — ответил я ему, подумавши.
— А если бы жмурь продлевала твою бесценную жизнь? — тут же бросил Вячеславин.
Я пожал плечами. В чем-то он был прав, по крайней мере, в отношении сдерживающего страха. К счастью, миф о том, что существуют и безвредные схемы жмури, пока не подтвердился. И к той, без ложной скромности, панике, которую мне удалось вызвать своей книгой среди обычных людей (по Вячеславину — людей со здоровой эндокринной системой), быстро добавилось вполне рациональное отторжение чисто медицинского свойства. А если бы нечем было подкрепить взошедшие в обществе побеги страха?
Думать на эти темы мне давно уже не хотелось.
— Отстаньте, — сказал я. — Вот вам один из способов борьбы, патентуйте. На ваш супернаркотик клиенту должно хватать зарплаты, иначе инстинкт самосохранения обязательно проголосует против. Взвинтите цены на жратву и получите вместо всеобщего кайфа голодные бунты.
— Ты валюту обменял? — спросил меня Вячеславин.
— Да.
Он подмигнул Стайкову этак хитро:
— Тогда пожелаем товарищу хороших снов.
Тот не отреагировал. Елизарус опять смотрел на дом РФ, и во взгляде его было что-то больное, жалкое. Я тоже посмотрел. Некто в белом костюме медленно спускался по ступенькам крыльца; шляпа на тесемках потерянно болталась за спиной. Ноги человека словно веревкой были опутаны, словно тяжеленное бревно тянуло его плечи к земле, и держался он руками за щеки, а щеки-то пылали, украшая мраморное, лишенное загара лицо… Я не сразу его узнал. Это был Слесарек, председатель европейского Союза Писателей. Добрел до мостовой, постоял, раскачиваясь, и двинулся прямо на нас, никого вокруг не замечая.
Мы тактично отвернулись. Вячеславин чуть слышно пробормотал:
— Если тебе делают клизму — расслабься и постарайся получить удовольствие. Советуют психологи…
Веселиться было не над чем, впрочем, Вячеславин и не веселился. Не знаю, о чем в эти неловкие минуты думали мои братья-писатели, я же думал о том, каково оно — спускаться по этой лестнице. Жалко было Слесарька, жалко было Дим Димыча, но больше всего — себя; и я отчетливо понял, что сегодня туда не пойду. Завтра. Сделаем это завтра… Слесарек проследовал мимо, однако дружеская болтовня больше не возобновлялась. Бессмысленная пауза тянулась бы вечно, если б с неба не явился характерный звук, а на набережную не опустился бы полицейский вертолет, распугав дружную компанию чаек. Из кабины выбрался лейтенант Руди Шиллинг.
Целебная улыбка, которой этот добряк скрашивал мое пребывание в больнице, куда-то подевалась. И на потомственного торговца маслинами он больше не походил. Офицер увидел «кузнечик», брошенный под финиковой пальмой, и потемнел лицом. Его роскошный нос, как флюгер по ветру, повернулся в мою сторону. Лейтенант Шиллинг приблизился враскачку и спросил, показывая на «кузнечика»: