На примете у Артузова были молодые толковые люди, по сути, его ученики, уже прошедшие хорошую школу в КРО. В подборе кадров он руководствовался железным правилом: хороший контрразведчик становился и прекрасным разведчиком. Сотрудники Артузова, успешно поработавшие в контрразведывательном отделе, гораздо легче внедрялись во вражеские зарубежные разведцентры, полицию, жандармерию, правительственные учреждения, реже терпели неудачи, нежели те, кто не обладал опытом ведения контрразведки. Артузов виртуозно владел методом внедрения в антисоветские зарубежные центры искусно подобранных сотрудников и патриотически настроенных людей – добровольных помощников чекистов.
Изучая материалы о японской разведке, Артузов исподволь подыскивал людей, способных выполнить задачи. У него подобрались хорошие помощники, имевшие солидный опыт контрразведывательной работы, в том числе и против японской агентуры в СССР.
Вскоре пришел и первый успех.
…С некоторых пор чекисты заинтересовались личностями двух японских офицеров, работавших в Москве: Камацубара и Миямото. Оба они, как было установлено, занимались военным шпионажем. Но наблюдение установило и другое: офицеры усердно предавались также пьянству, разврату и стяжательству. В конечном счете у них вырос такой хвост недопустимых, с точки зрения любого начальства, компрометирующих проступков, что они были согласны на все, лишь бы сомнительная слава о их московских «подвигах» не докатилась до Токио. Этим и воспользовались чекисты. Так, однажды Камацубара настолько напился вместе с любовницей, что потерял ключи от сейфа в кабинете своей квартиры…
В результате кропотливой настойчивой работы чекистов советское правительство было полностью в курсе захватнических замыслов японских милитаристов на Дальнем Востоке. Позднее в советских газетах были опубликованы материалы, неопровержимо изобличающие перед всем миром агрессивный курс тогдашнего милитаристского правительства Японии.
Однажды Артузову позвонил Гудзь и попросил разрешения зайти к нему.
– Конечно, заходите, – ответил Артур Христианович.
Бориса Гудзя он помнил еще юношей. Его отец, агроном Игнатий Гудзь, принимал участие в революционном движении на Херсонщине с 1892 года. Борис был когда–то студентом Горной академии, служил в Красной армии. В ВЧК он пришел по рекомендации старого профессионального революционера Александра Дмитриевича Цюрупы, заместителя Ленина по Совнаркому. Гудзь долгое время работал в КРО под началом Пузицкого и Стырне, принимал участие в операции «Трест», проявил себя хорошим, инициативным сотрудником. Несмотря на большую занятость, сумел заочно окончить двухгодичный философский курс при Институте красной профессуры. Сослуживцы–коммунисты избирали его секретарем партийной организации Контрразведывательного и Особого отделов.
Как талантливого разведчика знал Артузов и близкого друга Гудзя – такого же молодого Александра Агаянца.
В ноябре 1931 года неожиданно для многих начальником Особого отдела был назначен украинский чекист Израиль Леплевский.
Борис Игнатьевич рассказывал автору: «Когда стало известно, что к нам на отдел переводится с Украины Леплев–ский, я понял, что надо спешно уходить. У Леплевского была прочная репутация великого мастера в соответствии со своей фамилией лепить липовые дела. Я заниматься подобными мерзостями не намеревался. Нас в КРО Артузов не так воспитывал. Тогда я и Саша Агаянц немедленно подали рапорты, чтобы нас послали работать в Сибирь».
В то время на советском Дальнем Востоке проводилась частичная реорганизация государственного управления, произошли изменения в территориальном делении. Был организован Восточно–Сибирский край с центром в Иркутске. В крае создавался и аппарат ОГПУ. Опытных чекистов там, конечно, не хватало. Гудзь и Агаянц решили добровольно поехать в Сибирь. Их просьбу удовлетворили. Вот Борис и Александр и надумали зайти к своему давнему наставнику, чтобы заручиться его советами и поддержкой перед отъездом в далекий Иркутск.
Разговор затянулся. Артузов, конечно, не ограничился общими добрыми напутствиями, пожеланиями. Он обстоятельно охарактеризовал им политику Японии по отношению к Советскому Союзу и Китаю, состояние и методы работы японской разведки, для должной ориентации ознакомил Гудзя и Агаянца с пресловутым планом полковника Андо по углублению японской экспансии на Азиатском континенте, другими документами противника.
Уже перед уходом Гудзь спросил:
– Артур Христианович, как вы считаете, стоит ли нам в Забайкалье легендировать антисоветскую организацию по модели «Треста» или это всего лишь старая история?
– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил Ар–тузов. И добавил: – Мне кажется, что в идее «Треста» остались неисчерпанными многие потенциальные возможности. Тут дело не в самой модели как таковой, хотя она и превосходна, а в вашем оперативном мастерстве, если хотите, артистизме исполнителей главных ролей, в точном учете психологии противника, местных условий. – Он рассмеялся. – Я понимаю, к чему вы клоните, Борис Игнатьевич. Хотите создать свой маленький «Трест»? Что ж, благословляю. Только не копируйте слепо, вносите новое, свое, учитывающее специфику местных обстоятельств.
Гудзь и Агаянц уехали в Иркутск и приступили к работе. А вскоре иркутские чекисты сумели организовать «маленький „Трест“»…
…Политические репрессии (или, если угодно, репрессии по политическим мотивам) в советской России, а затем Советском Союзе не прекращались никогда, с первого и до последнего дня существования нашего государства. Применение силы в случае необходимости для защиты своего народа, населения, отдельных граждан, отправления правопорядка и правосудия – атрибут, неотъемлемое свойство и обязанность любого государства. Отрицать правомерность применения силы вообще столь же нелепо, как отрицать закономерность смен времен года. Проблема заключается в другом: насколько обоснованно государство этим правом пользуется.
Слово «репрессии» в нашей стране приобрело особое значение. В современном языке оно не ассоциируется с применением государством силы по какому–либо поводу и по отношению к кому–либо в соответствии с законом, интересами общества, правами человека, нормами морали, нравственности, справедливости.
Репрессии в нашей стране отвечали этим требованиям в степени самой незначительной. На определенном временном отрезке перестали соответствовать вовсе (за исключением разве что осуждения виновных в совершении особо тяжких, чисто уголовных преступлений).
1936 год стал тем рубежом, когда репрессии по отношению к населению собственной страны из просто репрессий переросли в Большой террор. Именно Тридцать Шестой стал прелюдией к Тридцать Седьмому, ставшему понятием собирательным, хотя аресты и казни продолжались и в Тридцать Восьмом, и в Тридцать Девятом, и в Сороковые, и в Пятидесятые…
У автора нет возможности высказать и аргументировать свою точку зрения по данному вопросу, он вынужден просто излагать ход событий применительно к жизненной трагедии своего героя.
Несомненно одно – именно летом 1936 года Сталин начинает планомерно и неотступно чистку высшего эшелона партии (в первую очередь «старых соратников великого Ленина»), НКВД, Красной армии. Чрезвычайно важно для него было не только физически уничтожить этих людей, но и скомпрометировать их в глазах рядовых членов ВКП(б), народа, в какой–то степени – мировой общественности (хотя с мнением последней он никогда особенно не считался). Потому и решил начать с процессов открытых. Таковых, «московских», было три. О некоторых закрытых процессах, в том числе над семью высшими военачальниками, были краткие уведомления в печати. Потом и этого делать не стали. Просто–напросто куда–то исчезали портреты некоторых членов Политбюро или какой–то нарком не выходил на работу…